Подобно иудеям и христианам, мусульмане разработали подробную процедуру ведения религиозной войны. Сначала неверным предоставлялась возможность принять ислам; однако считалось, что те из них, которые раньше уже отказались это сделать, были предупреждены заранее, и их могли подвергнуть внезапной атаке. В случаях когда предъявление таких требований подвергало опасности саму мусульманскую армию, объявление войны не считалось необходимым. Хотя побежденные иноверцы не имели права на жизнь, мусульмане иногда могли проявить милосердие, пощадив женщин, детей, других беззащитных людей; в этом случае их средства к существованию не подлежали изъятию и уничтожению. Пленники рассматривались как часть добычи; те, кто отказывались принять ислам, могли быть обращены в рабство или казнены, хотя бытовало и другое мнение, что вместо этого их можно освобождать за выкуп. Что касается добычи, то одна пятая часть ее принадлежала калифу, одна пятая — пророку (на практике она расходовалась на благотворительность), а остальное получали воины. Поскольку правила раздела добычи устанавливались религией, они не могли быть самовольно изменены калифом.
В этом кратком разделе невозможно привести все известные примеры того, когда война служила инструментом религии. Даже в краткий список пришлось бы включить не только ацтеков, чья стратегия определялась необходимостью брать пленных, чтобы принести их в жертву, но и многочисленные так называемые примитивные общества по всему миру. Однако если ограничиться тремя великими монотеистическими религиями, становится очевидно, что историческое развитие их взглядов на войну шло разными путями. Независимое существование евреев было прервано разрушением Первого Храма. С тех пор и до нашего века они могли наслаждаться независимостью в течение всего лишь краткого периода со 164 по 57 год до нашей эры. В результате, когда во II и III в. н. э. начал развиваться религиозный закон (Halacha), идеи по поводу войны отошли на периферию как представлявшие интерес только для небольшого числа ученых, далеких от практических проблем. Однако понятие «milchemet mitzvah» и соответствующая терминология никогда не были полностью забыты. Хотя образование современного Израиля произошло в основном благодаря усилиям атеистов-социалистов, решительная победа в Шестидневной войне 1967 г. была многими воспринята как дело рук Господа, и ее восприятие было окрашено мессианскими оттенками. Сегодня Израиль переживает возрождение экстремистских группировок, которые ничего не желают так сильно, как возрождения этой кровавой идеи и практического ее применения.
Хотя раннее христианство заявляло о своей оппозиции войне и кровопролитию, как только христиане пришли к власти, они сменили тон. На протяжении всего Средневековья и даже в начале современной эпохи христиане сражались с язычниками и друг с другом. В первом случае, а зачастую и во втором они действовали именем Креста, который несли перед собой, когда отправлялись в бой, следуя примеру Константина, возведенному с тех пор в обычай. Средневековая Церковь даже предприняла попытку установить монополию на организованное насилие, учредив воинские ордена, сочетавшие идеалы религии и войны. Конечно, «Воинствующая Церковь» никогда не была способна добиться своей цели превращения светского правительства в орудие исполнения своей воли. Всегда находились те, кто воевали во имя других идей, будь то идеи, основанные на феодальном праве, или же, начиная с XVI в., на raison d’etat [43] . Но и во все времена находились представители Церкви, которые оставались твердыми в своем осуждении любого кровопролития; Св. Франциск Ассизский был лишь одним из многих известных христиан, которых можно упомянуть в этой связи.
В Европе идея войны как продолжения религии никогда не имела такого влияния, как в течение примерно одного века после Реформации, что привело к бесчисленным войнам, которые ничуть не уступали по своей жестокости другим, имевшим место в истории. Однако влияние религиозных мотивов ослабело после 1648 г. Хотя правители до сих пор могут использовать их, чтобы вдохновлять своих подданных, начиная с конца XVII в. современные государства не вели войн во имя религии и не руководствовались религиозными правилами при их ведении. В действительности наблюдалась тенденция отделить «реальное ведение войны» от всего остального. Несмотря на то, что религия все еще могла иногда оказывать влияние на такие факторы, как боевой дух войск или уход за ранеными, «стратегия» все больше и больше становилась сферой хладнокровного, расчетливого подхода, который впервые был сформулирован Макиавелли и нашел свое воплощение в трудах Клаузевица.
Именно потому, что формирование светских государств в исламском мире началось только в конце XIX в., ислам намного медленнее, чем конкурирующие религии, отказывался от идеи религиозной войны. Хотя сегодняшние Сирия, Египет и другие страны заявляют, что они светские государства, в них все еще силен элемент традиционализма. Цель традиционалистских групп — возврат к священному закону шариата, и каждая неудача государственных лидеров объясняется их нежеланием пойти на это. Как ясно показывают недавние примеры Ливана, Ирана и Афганистана, идея джихада все еще имеет большое влияние — настолько серьезное, что, в отличие от ситуации в большинстве современных государств, там у этой идеи нет недостатка в добровольцах, готовых пожертвовать во имя нее жизнью. Хотя джихад главным образом направлен против «отравленных тлетворным влиянием Запада» правящих элит, и лишь во вторую очередь — против неверных, сегодня в мусульманском мире мотивационная сила этой идеи столь же сильна, как и раньше. Все это свидетельствует о том, что и сегодня идея войны как продолжения религии, особенно в экстремистских формах, вовсе не умерла. Западным стратегам, последователям Клаузевица, пошло бы на пользу принять этот факт во внимание; в противном случае, не постигнув суть священной войны, они вполне могут стать ее жертвами.
До сих пор в нашем анализе мы исходим из того, что войны ведутся ради чего-то; стало быть, разграничение, проводимое Клаузевицем, между войной, ее средствами и возможными целями, принималось нами как данность. На протяжении истории цели, ради которых люди сражались, были чрезвычайно разнообразны. В их число входили раз — личные светские «интересы», такие как территориальная экспансия, власть и нажива; но в их число входили также и абстрактные идеалы, такие как закон, справедливость, «права» и вящая слава Божия, и все они в действительности составляли различные комбинации друг с другом и нерелигиозными интересами. Хотя вышеперечисленные критерии до определенной степени полезны, парадокс состоит в том, что они не затрагивают того, что, возможно, было важнейшей формой войны во все времена. Это, конечно, война ради самого выживания сообщества. Столкнувшись с данным видом войны, даже самые фундаментальные понятия стратегии начинают терять смысл, доказывая таким образом свою неадекватность в качестве инструментов для анализа и понимания.
Есть особая ирония в том, что именно тогда, когда ставки наиболее высоки, а общество напрягает все силы для борьбы не на жизнь, а на смерть, обычная стратегическая терминология перестает работать. При таких обстоятельствах заявить, что война — «инструмент», служащий «политике» сообщества, которое «ведет» эту войну, означало бы расширить все эти три термина до полной бессмыслицы. Там, где стирается грань между целями и способами, даже сама идея о том, что война ведется «за» что-либо, малоприменима к действительности. Трудность заключается именно в том, что война этого типа не является продолжением политики другими средствами. Вместо этого было бы более правильным сказать, вспомнив сочинение Людендорфа о тотальной войне, что война как таковая сливается с политикой, становится политикой, сама и есть политика. Война этого типа не может быть «использована» для достижения той или иной цели, она также ничему не «служит». Напротив, вспышка насилия лучше всего может быть понята как высшее проявление существования, а также как его торжество.