— Я собрал свои чемоданы, — рассказывает г. Небогатов, — собрался ехать, как вдруг опять телеграмма: «Данилевский отказался, все по-старому». Значит, оставалось идти, рассуждать тут было некогда. Да и что за рассуждения? Я, вступая на службу во флот, дал себе слово никогда ничего не просить и ни от каких поручений не отказываться. Прослужив же сорок лет, аккуратно получая 20-го числа то, что полагалось, — что ж тут было рассуждать? Я пошел».
Как видите, Россия имела уйму адмиралов, но как только дело дошло до войны, все эти «профессионалы» исчезли, и для боя отобрали адмиралов по единственному принципу — того, кому совесть не позволила отказаться.
Данилевский ведь тоже «аккуратно получал 20-го числа то, что полагалось», но бессовестно отказался от исполнения долга, а Небогатов так поступить не смог.
Нехилый критерий профессионализма императорского флота, не так ли?
Кстати, в армии дело обстояло не намного лучше. Вот военный министр (1905–1909) А.Ф. Редигер, описывая случай, совершенно не относящийся к данной теме, вспоминает: «Поппена я знал по его службе в Генеральном штабе в Петербургском округе — благовоспитанный балтийский немец, со средствами, всегда элегантный, он производил на меня впечатление добросовестного, но довольно ограниченного работника. До войны он командовал дивизией в Киевском округе. Дивизия его была мобилизована для отправки на Восток, но Поппен заявил, что он по болезни глаз в поход идти не может, и ему дали другую дивизию в Риге. Военный министр Сахаров мне рассказал, что государь приехал благословлять в поход бывшую дивизию Поппена, которой тот ещё не сдал. Поппену, стоявшему на правом фланге, государь не подал руки. Поппен всё же остался на службе не только во время войны (когда отставок не было), но и после её окончания».
Утрируя, конечно, но скажу, что девизом русского офицера была мысль: «Всеми силами отвертеться от участия в боях, но если царь пошлёт, то надо идти, а если Господь не смилостивится, то нам и помереть не в диковинку».
Вернёмся к обвинительному заключению офицерам эскадры Небогатова. Как вы поняли, в Японском море Господь не смилостивился, а помирать не хотелось.
Обратите внимание на взрывообразное распространение паники в случае, когда малодушие проявляют старшие командиры. Казалось, все готовы драться, но только Небогатов проявил трусость, и мгновенно все, даже день назад храбрецы, обезумели — дождались, наконец, конца ужаса, появилась надежда не помереть. Как у Маяковского в поэме «Хорошо»:
Вбегает юнкер:
«Драться глупо!»
Тринадцать визгов:
— Сдаваться!
Сдаваться!
Немедленно все пошло побоку — и честь, и достоинство. Вот капитан 2 ранга Шведе через 20 минут после начала Цусимского сражения вступил в командование «Орла» в связи с гибелью его командира, выдержал сражение 14 мая, сам предлагал затопить «Орёл», а после того как Небогатов поднял белый флаг, Шведе уже делал всё, чтобы «Орел» достался японцам в целости и невредимости. И корабли, принадлежащие царю, которому эти офицеры давали присягу, вмиг стали японскими, и все доблестные русские офицеры немедленно стали защищать японские интересы. Правда, тут они проявили реальный профессионализм, ведь они были профессионалами по изъятию денег из казны России, — офицеры немедленно расхватали из кассы деньги царя, которые теперь, по их логике, тоже уже принадлежали японцам. Хоть в этом профессионализм сохранили и какой-то ущерб японцам все же нанесли.
Не сумев отвертеться от боя, Небогатов предпринял все меры, чтобы отвертеться от ответственности за сдачу в плен:
«Привлеченный к делу в качестве обвиняемого, бывший начальник отряда контр-адмирал, а ныне дворянин Небогатов, отрицая свою виновность, показал, что сигнал о сдаче касался исключительно броненосца «Император Николай I», в силу чего командиры других судов его эскадры связаны этим сигналом не были и могли действовать на своё усмотрение». Короче, «я не я и хата не моя».
Примерно так же вели себя и остальные, да и трудно было ожидать другого, поскольку обвинитель и не собирался руководствоваться уставом Петра I. В своём последнем слове (реплике) генерал-майор Вогак подчеркнул: «Чтобы не возвращаться к этому предмету, я позволю себе повторить то, что уже было мною сказано: осужден по настоящему делу может быть только тот офицер, который, по мнению суда, сознательно приложил руку к опозорившей нас сдаче».
То есть если Петр требовал, чтобы офицеры сместили сдающегося командира и назначили себе нового, если Петр считал всех офицеров виновными, то теперь прокуроры императорской России считали виновными только командиров кораблей и тех из офицеров, кто не просто приложил руку к сдаче, но сделал это сознательно. Как это? Если из трусости, то это сознательно или нет?
Вогак продолжил:
«…Не могу не отметить, что безусловно виновными по делу я признал лишь подсудимых Небогатова, Смирнова, Григорьева и Лишина. Виновность Шведе я считаю не столь твердо обоснованной, а про подсудимых Кросса, Глазова, Хоментовского, Модзалевского, Мессера и Артшвагера сказал, что в отношении офицеров этих имеются основания для предъявления им обвинений. Против Северина, Сергеева, Ведерникова, Макарова и Фридовского, сказал я, имеются также некоторые данные, хотя, несомненно, более слабые. Защитники всех этих лиц привели вам свои соображения, и, выслушав, вы уже сами решите, должны ли иметь какое-либо значение собранные против этих офицеров улики.
Не мало говорили вам, г.г. судьи, об общественном мнении, о том, что вся Россия ждет от вас оправдательного приговора. Сама защита указывала, однако, как изменчиво и превратно бывает общественное мнение, которое слагается часто под влиянием случайных, привходящих обстоятельств. Мне думается, г.г. судьи, что вы поступите гораздо правильнее, если забудете в своей совещательной комнате перетолки и пересуды и разрешите настоящее дело по долгу совести, закону и присяги».
То есть если в первом процессе государственный обвинитель уповал на то, что эти процессы станут руководящими для российских офицеров, то теперь для них становилось руководящим мнение интеллигенции и владельцев газет — «общественное мнение», и не только суд, но и сам прокурор уже руководствовался этими руководящими указаниями.
«Правом на последнее слово воспользовались немногие из подсудимых. Лейтенант Рощаковский принёс «всеподданнейшую благодарность Государю Императору» за предание суду всех офицеров эскадры (было предположение лишить их чинов без суда). Лейтенант Белавец говорил очень долго и, между прочим, примерами сдачи неудачно припомнил Петра I на Пруте: дело в том, что 1) Петр I послал в Петербург указ, чтобы в случае его плена приказаний его не слушать, как могущих клониться не к пользе России, и 2) в конце концов, Петр ведь не сдался».
Приговор звучал так:
«Особое присутствие военно-морского суда Кронштадтского порта 11 декабря 1906 г. признало виновными: 1) бывшего контр-адмирала, а ныне дворянина Н.И. Небогатова в том, что 15 мая 1905 г. в Японском море, будучи после боя настигнут и окружён неприятельскою эскадрою, выслушав от флаг-капитана Кросса мнение командира броненосца «Император Николай I» о необходимости сдаться, приказал поднять сигнал о сдаче, спустить андреевский и поднять японский флаг, имея возможность продолжать бой: 2) бывшего капитана 1 ранга, а ныне дворянина В.В. Смирнова в том, что он просил флаг-капитана Кросса передать своё мнение о сдаче адмиралу, и сдал броненосец неприятелю, имея возможность продолжать бой; 3) капитанов 1 ранга, а ныне дворян Григорьева и Яншина в том, что первый сдал неприятелю броненосец «Адмирал Сенявин», а второй броненосец «Генерал-Адмирал Апраксин», имея возможность продолжать бой. Поэтому указанные лица (гг. Небогатов, Смирнов, Григорьев и Яншин) приговорены судом к смертной казни, но во внимание долговременной безупречной их службы и крайнему утомлению, в котором они находились после блестяще исполненного исключительного перехода, суд постановил ходатайствовать перед Государем Императором о замене для них смертной казни заключением в крепость на 10 лет, причём дальнейшую участь подсудимых представить на Монаршее милосердие.