И наконец из предисловия к первому изданию «Питера Холкита» на русском языке.
«Весьма далеки от романтических небылиц, от рассказов о скрытых кладах и древних таинственных культурных народов, о львиных и буйволовых охотах и о борьбе с дикарями, все ради удовлетворения пресыщенных и притупившихся вкусов лондонской публики, хотя, впрочем, в этих рассказах до некоторой степени и отражается духовный мир английских искателей приключений и золота, — весьма далеки от них произведения английской писательницы Оливы Шрейнер.
<…> Разумеется, Шрейнер стоит лишь у порога долгого пути: яркое свидетельство этого — новое произведение даровитой писательницы “Рядовой Петр Холькет”, обратившее внимание лучших органов заграничной печати, — не только английской, но французской и немецкой. В развитии писательницы заметен значительный прогресс. Если сравнить первые ее труды с последними, то нельзя не заметить большого шага вперед не только в стиле и композиции, но и в идейном содержании. От отчаяния, проникающего ее первый роман, Шрейнер перешла к серьезной, исполненной доверия надежде, к вполне зрелому миросозерцанию» [276].
Конечно, в пору бурской войны ажиотаж вокруг этой книги имел и нездоровый привкус англофобии. Но сама повесть появилась раньше, была написана еще до войны, не из конъюнктурных соображений, и потому выдержала испытание временем. В России ее издавали и в 1908 г., когда характер англо-русских отношений изменился в лучшую сторону. Да и тогда, на рубеже XIX и XX веков, при очередном всплеске антибританских чувств в русском обществе, в этой повести видели не только осуждение Англии, но и общечеловеческое — призыв к гуманности.
Хорошо были известны в России и рассказы Оливии Шрейнер. Они публиковались не только в столичной, но и в провинциальной печати. В газете «Нижегородский листок» рассказ «Охотник» появился в 1898 г. [277] А 26 февраля следующего года Максим Горький напечатал ее рассказы-аллегории: «Дары жизни», «Тайна художника», «Три сновидения в пустыне». Горький дал им чрезвычайно высокую оценку.
«Оливии Шрейнер превосходно удается объединить в ее аллегориях крупное идейное содержание с художественным изложением. Простота и ясность — вот первое, внешнее достоинство ее маленьких рассказов; бодрость настроения и глубокая вера в силу человеческого духа, — вот внутреннее значение ее аллегорий» [278].
Другие оценки в русской печати были не менее высокими.
«Эти рассказы несколько отвлеченны и потому дают мало непосредственно художественного наслаждения, но зато вызывают на долгое и глубокое раздумье, то давая удачную форму тому, что вы уже думали, то наводя на неожиданные мысли. По горячности и почти болезненной силе, с которой автор говорит о любви и истине, о долге и сострадании — обо всем великом, что ему так дорого, видно, что он похож на того художника, простую трагедию которого он так ясно и сжато рассказал нам. Тот писал свои картины все одной необыкновенно яркой краской, и никто не знал, откуда он ее берет. Картины его становились все ярче и прекраснее, а сам он делался все бледнее. И вот, он умер; среди его рисовальных принадлежностей и красок не оказалось ничего такого, чего бы не было у его товарищей; но на груди его, против сердца, нашли старую рану, не заживавшую всю жизнь… А люди все-таки продолжали спрашивать себя: “Откуда взял он эту дивную краску?..”» [279]
Автор этой статьи в «Журнале для всех» прямо сравнивает судьбу героя рассказа с судьбой самой Оливии Шрейнер.
Сочувствие к африканцам, черта непривычная для литературы тех времен, тоже не прошла мимо внимания российских литературных критиков. «Настоящими страдальцами являются здесь те, которые необъятной массой слоятся под европейским населением Южной Африки, те дикари, ее исконные обитатели, которые так дорого расплачиваются за свое бессилие и некультурность. Настоятельно рекомендуем рассказ Оливии Шрейнер нашим читателям» [280].
Сборник Оливии Шрейнер «Грезы и сновидения» выходил в Москве дважды [281].
В 1912 г. книга «Женщина и труд» была издана в Москве. Предисловие к русскому изданию интересно своей противоречивостью. С одной стороны сказано:
«Казалось бы, чт? можно сказать в теперешнее время по женскому вопросу вообще? Все давным давно уже было сказано и пересказано…» [282]
А с другой — «женский вопрос» в России есть и обостряется тем, что появилась обширная литература с циничной проповедью аморальности.
«Все мы знаем, что с ним у нас далеко не все благополучно, и тем не менее, миримся с этими “Анфисами”, “Саниными”, Вербицкими и их порождениями, как “Огарки”, приписывая их развинченным нервам молодежи и утешая себя тем, что когда изменятся “общие условия” нашей жизни, то и половые отношения войдут в свою норму, а пока что, мол, не взыщите…»
Какой же вывод? В этих условиях книга Оливии Шрейнер с ее здравыми, мудрыми и подлинно гуманистическими рассуждениями оказалась чрезвычайно полезной.
«И вот появляется Шрейнер и говорит громко и смело: “Нельзя ждать! Нельзя подчинять этот коренной вопрос никаким посторонним мотивам — это значило бы рисковать и психическим, и физическим здоровьем будущих поколений! Женщина — все равно какой расы или нации, — если она только стоит на высоте своего мирового призвания, не может и не должна мириться с этим; ее материнское сердце не должно допустить ее до этого, поскольку оно успело созреть и развиться в ней”. Вот почему если бы О. Шрейнер спросила меня, кому посвятить свою книгу, я убедительно просил бы ее посвятить именно русской молодой женщине».
Российский читатель получил от Оливии Шрейнер и образ женщины-африканки, который крайне редко можно было встретить в тогдашней мировой литературе. На протяжении всей книги Оливия Шрейнер, разбирая положение женщины в различных обществах мира, проявляла к представителям каждого из народов, независимо от цвета кожи, такое уважение, какое в тогдашнем мире встречалось лишь как исключительная редкость. И этому тоже отдали дань российские журналы.
А сколько в тогдашней русской печати рассказов о жизни самой Оливии Шрейнер! Приводили ее пророческие слова о кровавой англо-бурской войне и других трагедиях, постигших Южную Африку. В журнале «Мир Божий» напоминали чье-то сравнение Оливии Шрейнер с Кассандрой: «Она тоже проповедовала в пустыне». И с сочувствием — что во время войны англичане с нею «обращались очень сурово: ей не позволено было видеться с мужем, ее рукописи были сожжены… и часовому отдан был приказ стрелять в нее при первой же попытке к бегству» [283].
На страницах «Нивы» и других русских журналов фотографии Оливии Шрейнер помещены рядом с бородатыми бурскими бойцами, увешанными патронташами. Она вошла в ряды героев той войны.
* * *
Ну а интересовала ли Оливию Шрейнер жизнь далекой России?
Она прекрасно знала «Крейцерову сонату», хотя не во всем была согласна с Львом Толстым [284]. Называла Софью Ковалевскую одной из величайших женщин в истории. Читала дневники Марии Башкирцевой. Восхищалась образом Базарова в «Отцах и детях» Тургенева.