– Сколько лет моей нерпи? Сто? – как-то летом спросила она у Яры.
– Больше. Последняя была сшита лет двести пятьдесят назад. Сейчас драконьей кожи не осталось. Ну, может, пару клочков где-то завалялось. Так что нерпей с каждым годом все меньше, – озабоченно отозвалась Яра.
– А бывшие шныры возвращают нерпи?
– Чаще нет. Да только им все равно толку от них никакого. Как только шныр присвоит закладку, нерпь у него больше не заряжается, – ответила Яра.
Дрожь почвы усиливалась. Десять секунд спустя Рина увидела огромные ноги, которые могли принадлежать только одному существу во всем ШНыре.
– Горшеня! – прошептала она.
Гигант вел себя загадочно. Через каждые несколько шагов он останавливался и, замирая, прислушивался. Рина прижалась лбом к березе, хотя и без того знала, что место, где она прячется, надежное.
Горшеня оказался так близко, что она могла бы, просунув снизу руку, схватить его за ступню. Постояв некоторое время у березы, Горшеня перешагнул через ствол и, не оборачиваясь, решительно направился к старому дубу. У дуба он лег на живот и припал ухом к земле между двумя толстыми корнями. Долго, очень долго лежал неподвижно, и только огромный рот растягивался от удовольствия.
Опасаясь, что, если она сейчас встанет, то он увидит ее в траве, Рина стала осторожно обползать березовый ствол. Как она ни старалась двигаться тихо, все же под локтем у нее хрустнула ветка. Горшеня рывком встал, быстро осмотрелся и, сделав несколько крупных шагов, исчез в чаще.
* * *
Рина была очень задумчива. Внешне это выражалось в том, что она монотонно бубнила под нос бессмысленное: «Бешеные ежики в чокнутом лесу ели-уплетали колбасу!»
Спрыгнув с забора в обратном направлении, Рина добралась до гаража. Если раньше ворот на нем не было, то недавно, когда стало ясно, что выросшая гиела вот-вот полетит, они с Улом нашли деревянную межкомнатную дверь и кое-как ее приладили.
– Лучше было бы не вешать. Только местных дразнить, – сказала Рина, прикинув, что деревянная дверь легко срывается ломиком.
– ЧУДО! былиин! Да не будет ничего! Только не забудь коснуться двери нерпью, – сказал Ул.
– А если забуду?
– Тогда звиняйте, дэушка!.. Окажетесь на высоте четырех метров над Истринским водохранилищем. А до дна там ближе, чем до берега.
Шагнув в сарай, Рина остановилась на пороге. Тотчас что-то здоровенное, размером с хорошего теленка, с силой толкнуло ее в плечи. Рина опрокинулась, теряя куриные головы. Липкий язык скользнул от подбородка до бровей. Рине показалось, что ее окунули головой в прокисший, дня три пролежавший мусор.
– Я тебя убью! Прикончу! – заорала она, отталкивая наглую тушу коленями.
Гиеленыш обиженно заскулил. Отплевываясь, Рина вытерла рукавом лицо. Молодая гиела ела с жадностью, рыча, хлопая крыльями и поворачиваясь к Рине спиной, как если бы не исключала, что та будет отбирать еду, которую сама дала. Порой Рине казалось, что гиела не чувствует вкуса, потому что глотает не жуя. Съесть же она могла все. Однажды Рина видела, как месячный детеныш в две минуты разодрал и слопал кирзовый сапог, найденный тут же, под полками.
Долгое время гиеленыш оставался безымянным. Рина не могла определить пол щенка, а давать имя, не зная пола, не рисковала. Пол определился только, когда на гиелу пришла взглянуть Суповна. К тому времени зверек был с хорошего бульдога и банки со сгущенкой разгрызал на раз-два. Сероватые бока меняли цвет. На них появлялись заметные подпалины. У взрослой гиелы отдельные островки сольются и станут темными полосками.
Увидев гиелу, Суповна первым делом скривилась и плюнула, выполняя извечный старушечий этикет.
– И родится жа такое!.. Лопатой ее надо было! Лопатой!
Гиеленыш оскалился и показал Суповне зубы, острые и мелкие как пила. Суповну они не устрашили.
– На хозяйку свою челюстями клацай! Кто ты там? Парень, девка?
Гиеленыш зарычал, капая слюной, для описания которой у Менделеева не хватило бы всей таблицы. Захлопал крыльями и заклокотал. В груди у него что-то кипело и булькало. В ноздрях лопались влажные пузырьки. Кожа на морде собралась складками.
– Эта ша такое? И ша ты сявку свою в гармошку собрал? – с негодованием гаркнула Суповна. – А ну переверни!
Рина крепко ухватила гиелу за основание правого крыла и рывком перевернула на спину. Суповна наклонилась. Гиеленыш продолжал клокотать, но как-то не злобно. От Суповны пахло уверенностью в себе, добротой и рыбой. И то, и другое, и третье гиеленышу втайне нравилось и заставляло его замирать.
– И то хорошо, что не девка! Парень!.. А все-таки лопатой было бы вернее! – заявила Суповна и ушла, вывалив гиеленышу полсумки селедочных голов.
В этих головах гиеленыш извалялся так, что Рина три дня не касалась его, зная, что иначе ее будут обходить в ШНыре по соседнему коридору. Гиеленок любил «распускать язык», запах у языка был соответствующий. Особенно после того, как Родион, подобрев, стал таскать ему дохлых кошек.
– Где ты их столько берешь? Случайно не стреляешь? – спросила как-то Рина.
– Очень надо! Только заряды переводить! – неубедительно ответил Родион, после чего в дохлых кошках наступил перерыв, зато Родиону в диких количествах стали попадаться дохлые вороны и галки.
– Иду тут по улице: смотрю – ворона валяется. Метров сто прошел – еще две. Ну, думаю: уж прет так прет!
Ул, которому Рина обо всем рассказала, посматривал на Родиона с подозрением. Он не забыл, как два года назад Родион отбил у собак в поселке полудохлую курицу и, пока все ждали благородного поступка по оказанию первой медицинской помощи бедной птичке, слопал ее вместе с Максом.
Рина назвала гиеленка Гавр. «Гауувррр!» – было единственным человеческим словом, которое произносил зверь в минуты максимальной сытости и довольства.
Каждый человек – повторяющийся музыкальный мотив. Один: трам-парам! Другая: ти-ти-ти! Третий: кудах-тах-тах!
И еще всякий человек напряженно думает и додумывает одну и ту же протяженную по жизни и времени мысль. У одного это: «Я все выдержу! Всем помогу!» У другой: «Все равно все пропало. Я всегда буду несчастна». У третьего: «Меня не обманешь! Я сам всех надую!»
Человека ни в чем убедить нельзя. Любой ответ, который я ему дам, должен прозвучать в нем ДО моих слов.
Из дневника невернувшегося шныра
Окончательный список был готов ближе к полуночи. И, разумеется, нести его пришлось Сашке. Кирилл валялся в кровати в наушниках и даже лежа ухитрялся пританцовывать. Сашка порадовался, что спит не под ним, потому что кровать скрипела и грозила обрушиться.
Макар закрыл глаза, собираясь отключиться всего на одну секунду, и вырубился на всю ночь. Добрый Даня из жалости стянул с него ботинки. При этом из голенища правого выпали мужские часы с тяжелым серебряным браслетом.