Когда я спросил у больного, что именно он чувствует, Майкл ответил: «Я как будто во сне, все вокруг смешалось, я словно сошел с ума. Но я понимаю, что сильно возбужден». Больной был не способен концентрировать внимание, оно хаотично перескакивало с предмета на предмет. Майкл вообще вел себя очень беспокойно, постоянно совершая всякого рода непроизвольные движения. Тогда у меня был свой личный электроэнцефалограф, и я прикатил его в палату мистера Ф. Я обнаружил резкое замедление электрической активности мозга, медленные «печеночные волны» и другие отклонения. Через двадцать четыре часа после того, как Майкл вернулся к своей обычной диете, его состояние, как и ЭЭГ, вернулось к норме.
У многих – особенно у детей – бред часто начинается на фоне высокой температуры. Вот что вспомнила в своем письме Эрика С.:
«Мне было одиннадцать лет, когда я заболела ветрянкой. Однажды, вернувшись из школы домой, я слегла с очень высокой температурой. На пике жа́ра у меня начались страшные галлюцинации. Мне казалось, что они длятся ужасно долго. Мне казалось, что мое тело то уменьшается, то распухает. При каждом вдохе оно раздувалось так сильно, что мне казалось, что кожа не выдержит страшного напряжения и лопнет как воздушный шарик. Когда мучения мои становились невыносимыми, когда мне начинало чудиться, что из обычного ребенка я превратилась в гротескно толстого урода, я смотрела на себя, ожидая увидеть, как наружу лезут мои внутренности, а из пор сочится кровь, но «видела» свое обычное тело. Этот вид обращал процесс вспять. Мне начинало казаться, что мое тело стремительно съеживается. Руки и ноги становились все тоньше и тоньше, сначала они казались просто худыми, потом они становились карикатурно-тощими, как у Микки-Мауса, а потом тоненькими, как карандаши. Я боялась, что вообще исчезну».
Жозе Б. тоже писала мне о своем детском «синдроме Алисы в Стране Чудес» во время лихорадки. Больная рассказала, как ей казалось, что она «становится невообразимо маленькой или ужасно большой, а иногда и то и другое вместе». У Жозе нарушались представления о пропорциях и схеме тела: «Однажды вечером я не могла уснуть – как только я ложилась в кровать, мне начинало казаться, что я становлюсь непомерно высокой». У больной были и зрительные галлюцинации: «Я вдруг увидела ковбоев, швырявших в меня яблоки. Я запрыгнула на мамин туалетный столик и спряталась за губной помадой».
Другая больная, Эллен Р., переживала ритмичные, пульсирующие зрительные галлюцинации:
«Я «видела» гладкую ровную поверхность, блестящую, как стекло или пруд. Из центра поверхности к ее краям расходились круги, какие образуются от брошенного в воду камня. Круги расходились сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее. Поверхность была от этого все время покрыта волнующейся рябью, и на фоне этого волнения усиливалось и мое возбуждение, а когда рябь улеглась, то успокоилась и я».
Иногда в бреду возникает жужжащий звук, который тоже сначала нарастает, а затем постепенно утихает.
Очень многие люди рассказывают, что в бреду им казалось, что их тело сильно распухает, но Дивон Б., когда у него была высокая температура, чувствовал, что у него распухает ум:
«Самое странное в этих галлюцинациях было то, что они не являлись чувственно воспринимаемыми. Это были галлюцинации абстрактных идей. Мною внезапно овладевал страх перед большим, очень большим и продолжавшим расти числом (или какой-то вещью, которую я никогда не мог себе зрительно представить). Помню, что в бреду я расхаживал взад и вперед по коридору, испытывая непередаваемый страх перед этим экспоненциально нараставшим числом. Мне казалось, что это число способно поколебать мои самые фундаментальные представления о мире, представления, которые не подлежали никакому сомнению, как незыблемый, спасительный абсолют».
Это письмо заставило меня вспомнить об арифметическом бреде Владимира Набокова, который он описывает в автобиографии «Память, говори»:
«В детстве я проявлял исключительные способности к математике, которые полностью утратил в пору моей на редкость бездарной юности. Этот дар играл грозную роль в моих борениях с ангиной или скарлатиной, когда беспощадно распухали огромные шары и многозначные цифры у меня в горячечном мозгу. Глуповатый гувернер поторопился объяснить мне логарифмы, а в одном из журналов я прочел о некоем вычислителе-индусе, который ровно в две секунды мог извлечь корень семнадцатой степени из такого, скажем, числа как 3529471145760275132301897342055866171392 (не уверен, что правильно его запомнил; во всяком случае, корень равнялся 212). Вот эти-то монстры и кормились на моем бреду, и единственное, чем можно было помешать им вытеснить меня из меня самого, это вырвать их сердца. Однако они оказывались слишком сильны, и я садился и с усилием составлял путаную фразу, силясь объяснить матери мое состояние. Сквозь бред она узнавала ощущения, известные ей по собственному опыту, и это ее понимание помогало моей разрывающейся вселенной вернуться к Ньютонову образу».
Некоторые люди, например Том В., считают, что галлюцинации и странные мысли, возникающие в бреду, могут дать человеку истинное или ложное впечатление «моментов богатой эмоциональной правды», как это бывает в сновидениях или на фоне приема психоделических препаратов. Люди получают откровения и совершают интеллектуальные прорывы, обнаруживая недостижимые прежде, в нормальном состоянии, истины. В 1858 году Альфред Рассел Уоллес, который до этого провел в путешествиях десять лет, собирая растения и животных и размышляя о проблемах эволюции, пришел к идее естественного отбора в бреду, во время приступа малярии. Письмо Уоллеса Дарвину с изложением теории естественного отбора побудило последнего в следующем году опубликовать книгу «О происхождении видов».
Роберт Хьюз в предисловии к своей книге о Гойе пишет о длительном периоде бреда, пережитого им после тяжелой травмы, полученной в автомобильной аварии. Хьюз находился в коме в течение пяти недель, а всего провел в больнице семь месяцев. В отделении интенсивной терапии он писал:
«Сознание находящегося в отделении реанимации человека подвергается странным аберрациям под воздействием лекарств, ощущения трубки в горле, от вечной суеты, нестерпимо яркого света и невозможности пошевелиться. Все это приводит к долгим повествовательным сновидениям, галлюцинациям и кошмарам. Эти кошмары намного тяжелее обычных сновидений, они страшны своей неизбежностью и неотвратимостью; помимо них на свете не существует ничего, а время безнадежно плутает в их лабиринтах. По большей части героем моих кошмаров был Гойя. Нет, это не был реальный образ реального художника – это были проекции моих страхов. Но именно тогда родилась книга, которую я хотел, но никак не мог написать в течение многих лет до катастрофы».
В этом странном и причудливом бреду, писал Хьюз, преображенный Гойя дразнил и мучил его, заманив в какое-то дьявольское чистилище. В конце концов Хьюзу удалось истолковать «это странное и навязчивое видение»:
«Я надеялся «пленить» Гойю, запереть его в своей книге, но он сам вверг меня в заточение. Мой невежественный восторг загнал меня в ловушку, откуда я не видел выхода. Я не просто не мог работать; мой герой понимал это и истерически радовался моей немощи. Из этого унизительного плена был только один выход – проломить стену узилища. Гойя занял такое важное место в моей жизни, что независимо от того, смог бы я воздать ему должное своей книгой или нет, я не мог отдаться на его милость. Я преодолел писательский ступор, взорвав дом, в коридорах которого находился сам».