Титул и обязанности Каина не вполне ясны. Сам он называет себя по-всякому: главным созидателем, главой совета, казначеем, арбитром. Любят его или боятся, но определенно все от него зависят: он издает законы, собирает налоги, подавляет недовольство.
Без него долина погрузилась бы в хаос.
Ашам это понимает и держит себя в руках. Но всякий взгляд на Еноха пробуждает сомнения. И всякое зябкое утро, когда мальчик забирается к ней в постель и мягкой щечкой трется об ее щеку. Всякая ерундовина, которую он ей дарит. И всякий его глиняный домик, названный в ее честь. Всякий неспешный вечер у очага, когда они колют грецкие орехи и рассказывают сказки. И всякая его хворь, из-за которой она ночь напролет расхаживает по комнате. И всякий очередной вопрос, останется ли она с ними. И всякий ее вопрос о его матери, на который он не знает ответа.
Новый храм вознесется над восточным краем долины. При жизни Каина грандиозное предприятие не завершится. Похоже, говорит он, конец работам замаячит, лишь когда у внуков Еноха родятся внуки.
– Тогда какой смысл? – спрашивает Ашам.
– Строишь для будущего, – отвечает Каин.
Они сидят за длинным деревянным столом, где брат проводит советы. Ужинают вдвоем. Антам уже уложила Еноха.
«Будущее» – это что? Его наследники, которым послужит храм? Или увековеченье имени Каина?
Сам-то он различает эти цели?
Ашам спрашивает, где брат постиг секреты строительства.
Он режет баранину, сверху горкой накладывает чечевицу.
– Путем проб и ошибок.
Видимо, это он про свои первые глиняные хижины?
Каин жует и кивает:
– Они были несовершенны, поэтому я шел дальше.
– Ничто не совершенно.
– На сей раз будет совершенство.
– Ты в это веришь.
– Приходится, – говорит Каин. – Созидание есть акт веры.
– Я думала, ты неверующий.
– Я не верю в других.
Заносчивость его должна бы распалить в ней ярость. Но внутри гудит похоть. Слишком много выпито. Ашам отодвигает кубок с вином.
Каин это замечает:
– Не нравится? Я прикажу подать другое вино.
– Не хочется.
Каин пожимает плечами и разрезает мясо.
– Только скажи… Я обещал Еноху, что на следующей неделе возьму его на стройку. Если угодно, давай с нами. – Он перехватывает взгляд на свою тарелку. – Попробуешь?
– Спасибо, нет.
Каин ухмыляется и продолжает резать мясо:
– Ты не сможешь поститься вечно.
Ашам плывет в потоке затаенных мыслей.
– Я и не собираюсь.
– Ага! Что я говорил! Я знаю тебя лучше, чем ты сама. Когда знаменательный день? Велю приготовить что-нибудь особенное.
– Поживем – увидим.
– Чудесно, я не против помучиться ожиданием. – Каин подмигивает, отправляя кровавый треугольный кусок в рот, задумчиво жует и глотает. – Енох тебя очень любит. Мальчику трудно без женской ласки. Ему нужна мать.
– Ты никогда о ней не говоришь.
– Нечего говорить. Я уже все сказал. Умерла в родах. Я похоронил ее в лугах. Ты видела памятник.
Ашам кивает, вспоминая гладкий глиняный столб.
– Пожалуйста, больше о ней не спрашивай.
Ашам снова кивает, Каин возобновляет трапезу.
– Ну, что скажешь? – Голос его вновь светел. – Хочешь увидеть башню? Только обещай, что включишь воображение. Там лишь наметки.
– Обещаю, – говорит Ашам.
Дорога занимает добрую часть дня.
Под гул насекомых пробираются узкой лесной просекой. Каин и его свита идут пешком, пес демонстрирует, что не утратил былые навыки: убегает вперед и, возвратившись, лаем рапортует. Енох и Ашам едут в деревянном паланкине, который несут восемь по пояс голых слуг. С тех пор как Ашам узнала, что всех мужчин, поступивших на службу, в обуздание чрезмерной похоти кастрируют, ее от них воротит.
– Славный денек, – говорит Каин. – Теплый и ясный. А какой вид тебя ждет!
Каменные вехи извещают о длине пути: из двадцати к полудню миновали семь, и Ашам спрашивает, не разумнее ли строить ближе к городской окраине.
Каин вздыхает и говорит, что опять же мыслит о будущем, о городских границах через десять поколений. К тому времени башня окажется в центре города.
– Возможно ли городу разрастаться безудержно и вечно? – спрашивает Ашам.
– Вечность – долгий срок, – отвечает Каин.
Ашам подметила, что свое детище он называет по-разному – смотря с кем говорит. Для бесед со священниками или выступлений на сходах это всегда храм. Храм, которому надлежит заменить негодную молельню и своей грандиозностью восславить Господа.
Но в разговорах с ней он не сдерживается, и тогда это башня.
Пусть другие не замечают разницы – Ашам-то ее видит. Брат не тратит слов попусту. Он все подразделяет, классифицирует, всему дает надлежащее имя. Точность, любит повторять Каин, – основа взаимопонимания.
Он так говорит, когда хочет увильнуть от ответа или солгать.
На привале перекусывают сушеной рыбой. Остужаясь, носильщики стоят по колено в реке и пригоршнями хлебают воду, которая тотчас выходит бисеринами пота на лицах, руках и загорелых безволосых торсах. Енох залезает на сосну и кидается шишками. Ашам насыщается просяной лепешкой.
– Уже близко, – говорит Каин.
Енох хлопает в ладоши:
– Близко!
На закате они видят башню, которую Ашам сперва принимает за новый город – так огромно ее основание.
Каин помогает Ашам слезть с паланкина и смеется над ее изумлением:
– Это еще что!
В сопровождении десятников они обходят башню по периметру. Похоже, здесь собралось полгорода. Уйма рабочих, для которых возведены времянки, трудятся днем и ночью, при свете солнца и факелов. Грохот не стихает. Плотники, возницы, резчики, кузнецы. Двадцать дюжин красноликих мужчин посменно топчут глину, формуют и обжигают кирпичи.
Уже возведено семь ярусов, каждый следующий чуть меньше предыдущего. По внешней стороне стен спиралью поднимаются пандусы, достаточно широкие, чтобы разошлись двое встречных. Однажды по ним зашагают паломники, желающие увидеть царствие небесное. За символическую плату они осуществят свою мечту.
– Царствие небесное? – таращится Ашам.
– Идем, посмотришь, что внутри.
Огромный зал нижнего яруса отдан искусству. Енох носится замысловатыми кругами и во всю мочь вопит, наслаждаясь собственным эхом, а Каин демонстрирует изящные узорчатые фризы. Ашам замирает перед глубокой нишей, где видит гранитную статую – человек в натуральную величину.