– И, может быть, мои надежды…
– Может быть…
– О, царица, владычица моего сердца!
– Но точно – не сейчас… когда-нибудь…
– Я сыт уже одной лишь надеждой!
Юная колдунья прекрасно чувствовала, что немец говорит искренне и столь же искренне восхищается ею, бог отворит… Это было очень приятно… как, наверное, и любой женщине.
– Да, вот еще что, славный Ганс. Скоро сюда явится воевода Иван Егоров…
– Я знаю, сердце мое. И жду его с нетерпением – это же мой давний друг и товарищ. Вот, помнится, как-то в Польше или Литве… в Речи Посполитой, короче…
– Атаман может попросить тебя вернуться в старый острог… приказать…
– Вот уж нет! – Штраубе громко расхохотался и снова сделал попытку погладить гостью, да та ловко увернулась. – Никуда я отсюда не денусь, и плевал я на чьи-то там приказы! Тем более здесь гораздо опаснее…
– Я… Мы без тебя просто не выживем, Ганс!
– Клянусь святой Бригитой, я оправдаю ваши надежды, моя госпожа! Эй, эй… куда же вы? Позвольте поцеловать на прощанье… хотя бы чмокнуть в щечку… Вот спасибо! Ура!
Скрипнула за ушедшею девой дверь. Штраубе завалился на ложе и, прищурясь, уставился в потолок:
– Вот это женщина! Умная, властная, хитрая. И – прекрасно знающая, чего хочет. А ведь она могла бы быть моей… если б тогда, в остроге… Доннер веттер, я же тогда обладал ею… да кто только не обладал. Но это – тогда, а ныне… Ныне она – царица! Юная, непостижимо женственная… и не боящаяся лить чужую кровь.
Далее Митаюки, не торопясь, обошла и всех остальных казаков, молодых парней – Семенко Волка, Евлампия с Никифором, Никодима, Васю Бескарманного и прочих, кто не уплыл встречать острожников. Со всеми говорила ласково, каждому что-то или кого-то дарила – красивых молодых рабынь да золотых безделушек, слава великим богам, нынче много, чего их жалеть-то? Хвалила, не стесняясь, каждого, и в каждого же втемяшила мысль о том, что именно он – Никифор, Никодим, Евлампий… – один из самых важных и значимых в новом остроге, разумеется, после атамана, и что здесь-то они уже десятники-сотники, в подчиненье немало людей держат, а там, в старом-то, Троицкой церкви острожке, обычными воинами будут. И золота там близко нет – все куда-то идти либо плыть нужно, не то что здесь. Вот уж есть где разгуляться, удаль свою молодецкую, силушку показать – и долю получить – по заслугам!
Казаки уши развесили – верно молодая атаманша говорит. Так и есть! Нужен им старый острог, как же! На новом-то месте куда как лучше живется.
А ведьмочка еще и колдовства подпустила, мысли хвастливые да алчные разожгла, и теперь уж была уверена – эти никуда не уйдут, останутся… до тех пор, покуда в них нужда будет.
С казаками разобралась… с теми, что были, а вот к священнику Митаюки-нэ не пошла. И вовсе не потому, что в церкви ее чары не действовали – просто и не надо было отца Амвросия уговаривать. Зачем возвращаться, когда здесь, в сем забытом богом краю, еще так много некрещеных? Когда слово Божье ежечасно нужно дикарям нести! А сколько новообращенных христиан нуждаются в окормлении? Уж это людишки такие – на старых богомерзких своих идолов вполглаза посматривают, глаз да глаз за ними! Целый приход ведь уже – не то что в старом остроге. Как все бросить? Невозможно никак! А в Троицком, там Афоня есть, паренек справный, службу потянет добре.
В новом остроге троицких казаков встретили с радостью и веселились от души. В радость эту юная колдунья не вмешивалась – пусть. Ватажники обнялись, расцеловались да поднялись в надвратную церковь, на устроенный отче Амвросием молебен. Пока молились, да разговаривали, да малость перекусили с дороги, пока то да се – поспела и банька.
– Ах, хорошо! – кряхтя, нежился на полке атаман Иван Егоров.
Матвей Серьга, смеясь, плескал на раскаленные камни водицу, а сотник Силантий, сутулясь, неутомимо работал веником.
– Ужо всех напарю, ужо!
– Тьфу ты, скаженный! Угомонися, а? Нам, чай, пировать еще.
После баньки встречала на крыльце улыбающаяся хозяйка, Митаюки-нэ, в окружении красивейших, сверкающих глазками дев. Юная атаманша нынче надела длинное русское платье да синий сарафан с маленькими золотыми пуговицами, на голове убрус сверкал жемчугом, а темные пышные волосы были заплетены в косу.
Каждого казака, начиная с атамана Егорова, Митаюки встречала низким поклоном, целовала в губы:
– Здравствуйте, гостюшки дорогие! Рады, что пожаловали. Прошу, прошу в хоромишки наши – отведать, что бог послал.
Бог послал щедро – длинный стол ломился от яств, – да и «хоромишки» Иван оценил по достоинству: крепость сильная, на века сложенная, не намного и хуже, чем Троицкий острог. По уму – так здесь, говоря на немецкий манер, сменный гарнизон держать нужно… хотя гарнизон здесь уже есть.
– Ах, мой дорогой друже, господин капитан! – поднимая золотой, искусно выделанный кубок, смеялся немец Штраубе. – Позволь за тебя выпить! Да все выпьем! За здоровье нашего атамана… Ура!!!
– Ур-а-а-а!!! – нестройным хором грянули казаки.
Атаман же не слишком радовался – думал. Да, гарнизон в крепости сей имеется… и вряд ли хоть кто-нибудь из здешних казаков так просто согласится вернуться обратно. Да и есть ли в этом смысл?
Для них никакого, а вот для него, Ивана Егорова, для всех троицких казаков – огромный. Этак что же выходит – Матвей Серьга ныне почти что удельный князь? Ладно, не князь – боярин. В верности клянется рьяно, но по сути-то – сам по себе! Хорошо бы, конечно, здесь всех сменить – да ведь не пойдут, даже и по приказу – ослушаются, тут и думать нечего. А зачем самому поднимать бунт? Не время покуда, не время. А с острогом этим, так или иначе, что-то делать придется. Как покойный государь Иоанн Васильевич с самовластными боярами поступал. Но это потом, и здесь все хорошенько обдумать надо. Пока же что-то на месте решить… А что решить? Позвать все ж таки здешних казаков? Нет, просто попросить с собой парочку-тройку… для последующего сопровождения груза – ядер, пуль, пороха. Сейчас ничего этого не давать – мол, и у самих только-только – пусть морем везут из Троицкого острога. Да-да, именно так и сделать… Пусть везут… в обмен на золото.
– Понял тебя, атамане, – задумчиво покивал Матвей Серьга. – Сказал – будет тебе злато – не унесешь. А казаков… вот Силантия с тобой отправлю, да еще племянник его, Кудеяр Ручеек, пойдет. Мы же здесь, как и прежде, острог да власть нашу русскую крепить будем! Да слово Божье язычникам диким нести… верно, отче Амвросий?
По окончании пира тех, кто еще не упился вусмерть, а хоть как-то держался, уводили в покои юные красавицы-девы с сияющими очами. Вот и атамана так же увели – и он от угощенья такого не отказался, правда, вскоре уснул.
А вот Митаюки не спала, да и мужу своему спать не давала – нет, с любовными ласками почти что не приставала, все больше расспрашивала, уточняла.