– Пойдем, Спин, – сказал я.
Спин вытаращенными глазами смотрел на ружье и дрожал.
– Ну же, Спин, пойдем, – повторил я с легким упреком.
Но Спин не двигался, он смотрел на ружье выпученными глазами и дрожал от страха. Тогда я взял его на руки (он дрожал как испуганный ребенок, закрыв глаза, чтобы не видеть ружья за спиной Мамели), мы медленно поднялись по ступеням и вышли во двор.
Во дворе нас уже ждали апостольский нунций в Белграде монсеньор Феличи и посол Соединенных Штатов мистер Блисс Лейн. Они узнали о моем приезде в Белград и о том, что я направляюсь в Венгрию, и пришли просить меня отвезти в Будапешт несколько пакетов. Блисс Лейн держал в руках большой желтый конверт, который попросил передать в посольство Соединенных Штатов в Будапеште. Потом он передал мне текст телеграммы, которую нужно было отправить из венгерской столицы в адрес миссис Блисс Лейн, которая находилась в то время во Флоренции в гостях у подруги. Монсеньор Феличи тоже попросил меня передать пакет в апостольское посольство в Будапеште.
– Прежде я должен позаботиться о больном Спине, а о передачах поговорим позднее, – сказал я.
– О, конечно, – сказал монсеньор Феличи, – прежде всего надо позаботиться о Спине.
– А кто это – Спин? – спросил посол Соединенных Штатов, крутя в руках свой объемистый желтый конверт.
– Спин? Вы не знаете Спина? – сказал монсеньор Феличи.
– Спин болен, нужно его вылечить, – сказал я.
– Надеюсь, вы не собираетесь пристрелить его, – сказал Блисс Лейн, показывая на ружье в нервных руках Мамели.
– Хватит одного патрона, – сказал я.
– Но это ужасно, – возмущенно воскликнул Блисс Лейн.
Тем временем я вышел в сад и поставил Спина на гравийную дорожку, продолжая держать поводок. Вначале Спин попытался сбежать, стал рвать поводок, потом тихо по-детски заскулил. А когда увидел, как Мамели перегнул ружье и забил в ствол патрон, Спин растянулся, дрожа, на земле и закрыл глаза. Монсеньор Феличи отвернулся, сделал несколько шагов, потом остановился и опустил голову на грудь.
– Ты готов? – спросил я Мамели.
Все отступили. Гвидотти, князь Руффо, граф Фабрицио Франко, Баваи, Коста, Коррадо София и остальные молчали и напряженно смотрели на ружье в дрожащих руках Мамели.
– Это страшно – то, что вы делаете, – сказал Блисс Лейн севшим голосом. – Это ужасно.
– Стреляй, – скомандовал я Мамели.
Мамели медленно поднял ружье. Все задержали дыхание. Растянувшийся на земле Спин жалобно скулил. Мамели медленно поднял ружье, упер приклад в плечо, прицелился и выстрелил.
Ружейный выстрел прозвучал отчетливо и сухо между стен сада (Мамели направил ружье в дерево, и стая воробьев сорвалась с верхушки с тревожным щебетом, листья полетели с веток и медленно опустились на землю), Спин навострил уши, открыл глаза и осмотрелся. Давно знакомый голос, дружеский голос ружья сладко прозвучал в его ушах. Так значит, все вернулось назад, как в добрые старые времена. Природу уже не терзают громкие душераздирающие бредовые голоса, и она улыбается ясной улыбкой. Когда Мамели забивал заряд в ствол, Спин застыл в ожидании, что из ствола взбесившегося ружья раздастся пугающий громовой взрыв, переворачивающий все и вся, заставляющий рушиться мир и наполняющий землю горем. Он закрыл глаза и задрожал в тревожном ожидании. К излечившемуся наконец от чудовищного безумства ружью вернулся его прежний, ясный, естественный голос.
Ошеломленный Спин недоверчиво встал, повилял хвостом, потом сорвался и бросился бежать по саду с громким ликующим лаем, потом уперся обеими лапами в грудь Мамели и радостно облаял ружье.
Мамели был бледен.
– Пошли, Спин, – сказал он, и со Спином вместе они пошли повесить ружье на место.
Княгиня Луиза фон Пруссен, внучка кайзера Вильгельма II (ее отец, князь Иоахим Гогенцоллерн, почивший несколько лет назад, был младшим братом кронпринца), вместе с Ильзе собирались в тот вечер встретить меня на потсдамском вокзале. «Мы приедем из Литцензее на велосипедах», – сказала по телефону Ильзе.
Был по-весеннему теплый и влажный вечер. Когда я сошел в Берлине с поезда, легкий дождь рассыпа́л серебряную пыль в зеленом воздухе. Здания в глубине площади казались сделанными из алюминия. Перед вокзалом стояли группы солдат и офицеров.
Пока я рассматривал пропагандистский плакат дивизии СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер», висевший в вестибюле вокзала (на плакате два эсэсовца с гладко выбритыми, резко очерченными готическими лицами, с холодным жестким блеском серых глаз, в больших стальных касках, с автоматами в руках четко выделялись на фоне горящих домов, скелетов деревьев и утонувших в грязи по ступицы пушек), кто-то коснулся моей руки.
– Добрый вечер, – сказала Ильзе.
Ее щеки порозовели от велосипедной езды, светлые волосы растрепались от ветра.
– Луиза ждет нас возле вокзала, – сказала она, – она присматривает за велосипедами.
Потом улыбнулась и добавила:
– She is very sad, poor child, be nice to her [222] .
Луиза прислонила оба велосипеда к фонарному столбу и ждала нас, положив руку на руль.
– Comment allez-vous? [223] – спросила она меня на потсдамском французском, твердом и робком.
Она смотрела на меня снизу вверх и улыбалась, склонив голову к плечу. Нет ли у меня булавки, спросила она. Горе мне, у меня не было даже булавки.
– Теперь во всей Германии не найдешь ни одной булавки, – сказала Луиза со смехом.
Она немного порвала юбку и казалась сильно этим расстроенной. На ней была тирольская шляпка из зеленого фетра, твидовая юбка табачного цвета и кожаный жилет мужского покроя, который облегал грудь, подчеркивая тонкую талию и плавные линии бедер. Она рада меня видеть. Почему я не приехал к ним в Литцензее? Велосипед для меня, конечно же, нашелся бы. Можно было остаться в замке на ночь. Я не мог, должен уезжать следующим утром в Ригу, потом в Хельсинки. А нельзя отложить отъезд? Литцензее прекрасен, это не совсем замок, а скорее старинный сельский дом посреди красивого леса, в котором водится множество оленей и ланей и вся природа очень ладная и молодая.
Мы направились к центру города, Луиза вела велосипед, я шел рядом. Дождь прекратился, был теплый и ясный безлунный вечер. Мне казалось, что я иду рядом с моей девушкой по предместью родного города. Я будто перенесся во времена своей молодости: вот я снова в вечернем Прато, встречаю Бьянку, дожидаясь конца смены на тротуаре возле театра «Фаббриконе» за Порта-дель-Серральо, а потом провожаю ее домой, ведя рядом велосипед. На тротуаре было грязно, на что Луиза не обращала внимания: она ставила ногу прямо в лужу, как делали работницы моего города, как это делала Бьянка. Первые бледные далекие звезды проглядывали на слегка запотевшем небе, птицы среди ветвей щебетали весело и счастливо, река трепетала в конце улицы, как палатка на ветру. Мы остановились на мосту и облокотились о парапет, чтобы полюбоваться водой. Лодка с двумя солдатами проплывала в тот момент под пролетами моста вниз по течению. Облокотившись о поручень, Луиза смотрела на воду, мягко скользившую вдоль заросшей травой дамбы. Она свесилась за перила, встав на цыпочки, совсем как Бьянка на рыночном мосту, когда любовалась водами Бизенцио, скользящими вдоль высокой красной городской стены. Я покупал тогда пакетик люпина и тыквенных семечек, и Бьянка развлекалась, сплевывая шелуху в реку.