– Тебя я вполне понимаю, – сказал Майк. – А ты, Барри, почему собрался уезжать? Если боишься за свою шкуру – о’кей, причина резонная. А если делаешь это назло ассоциации, то ты не прав. Ты ведь читал статью. Горожане винят нас всех, не только правление. Почему все должны страдать?
Сравнение с пожаром задело Барри за живое. Хоть он и дал слово Морин, доводы Майка его убедили. Он должен остаться и защищать свой дом.
И есть еще кое-что…
– Да, бежать нельзя, – сказал Барри.
– О-о, только не начинай разыгрывать из себя мачо!
– Кто защитит наш дом?
– А что, ты сядешь с ружьем на крыльце и будешь стрелять в каждого, кто сунется во двор? Брось! Если что и поломают, убытки покроет страховка. Половина домов здесь вообще пустует, хозяева приезжают только летом, и они не примчатся к нам стоять насмерть! – Морин заглянула ему в глаза. – Ну зачем тут сидеть?
– А если это проверка? – тихо спросил Барри.
– Какая еще проверка?
– Вдруг эти, из ассоциации, просто проверяют, кто готов сражаться?
– Сражаться? – ахнула Морин.
– В переносном смысле, конечно. Хотят испытать на прочность своих противников? То есть нас.
– В общем, вы обсудите все между собой и решите, а я пойду, – сказал Майк, пятясь к двери. – Хотя, по-моему, вы должны остаться. Численный перевес много значит, а у нас каждый боец на счету. Твоя жена верно говорит: многие вообще не живут здесь постоянно. И газеты не скликают наших сторонников, не то что у городских. Вот о чем стоит подумать.
Морин захлопнула за ним дверь.
– Не о чем тут думать!
– Мо…
– Ты обещал, что мы уедем!
– Ну да, обещал…
– Что такое? Великий всенародно любимый писатель Барри Уэлч боится, что о нем скажут соседи? Да пошли они!.. Если хочешь кому-нибудь доказать, что ты мужик, – докажи мне, своей жене! Не поддавайся психологическому давлению. Уедем до завтра!
Вот она, главная беда профессионального писателя, подумал Барри. Привыкаешь на все смотреть с разных точек зрения. Автору постоянно приходится влезать в голову каждого персонажа и обосновывать противоположные позиции. Морин права, но прав и Майк. Барри каждый день занимался таким вот шизофреническим перевоплощением и привык любую ситуацию видеть со всех сторон.
А вот с точки зрения ассоциации он посмотреть не мог. Логика буксовала.
Не исключено, что его хотят заставить помучиться над выбором, а сами тем временем наблюдают и изучают его реакцию, как ученые исследуют поведение лабораторной крысы. Такое запредельное коварство может показаться плодом слишком бурного воображения, но если вспомнить все, что произошло со дня их с Морин приезда в поселок, то идея вполне правдоподобная.
– Я серьезно. Что, если ассоциация устроила своего рода испытание?
– Опомнись! Это уже паранойя. Значит, они травили детей и собак специально, чтобы раздразнить горожан, заставить их идти на Бонита-Висту с ружьями и бейсбольными битами, и тогда Барри Уэлчу придется решать, уехать на два дня или остаться тут? Не многовато ли сложностей ради тебя одного?
Барри поморщился.
– Ну, если так сформулировать…
– Приди в себя, и уедем поскорее, а то еще явится очередной посланец сатаны, сбивать тебя с пути истинного.
– Это Майк – посланец сатаны?
– Собирайся уже!
– Ладно, иду.
Взгляд Барри нечаянно упал на телевизор.
– Постой, хоть посмотрим, какую обещают погоду.
Он взял пульт управления и начал переключать каналы.
– Эй! – остановила его Морин. – Что это… Что это такое?
– Где?
– Верни назад!
Барри принялся листать каналы в обратном порядке.
– Вот, смотри!
Он нахмурился. Что это, какая-то местная телепрограмма? Размытая, почти черно-белая запись, без звука, снято откуда-то сверху, как немолодые муж с женой играют в теннис. Оба в белой теннисной форме, старательно перебегают по корту, хотя спортивными их никак не назовешь.
– Это же наш теннисный корт! – ахнула Морин.
Она схватила лежавший на телевизоре листок и повела пальцем по списку каналов.
– Шестнадцать… БВТВ. Что это?
Но Барри по лицу видел, что она и сама поняла.
– Бонита-Виста ТВ. Так вот зачем там видеокамера… Я тебе говорил, что это не просто секьюрити?
– Господи боже…
Мужчина на экране неуклюже взмахнул ракеткой, но отбить подачу жены не сумел.
– Я их видела раньше, – сказала Морин. – По-моему, они живут в соседнем доме с Одри.
– Интересно, что еще записывают? – негромко спросил Барри.
Словно в ответ на его вопрос, картинка на экране изменилась. Теперь там показывали чей-то дом изнутри. В кадре появилась женщина.
Лиз.
Она ничего особенного не делала, просто сидела на белом диване в гостиной, сложив руки на коленях, запрокинув голову, и всхлипывала. Эта сцена была настолько личной, что Барри не раздумывая выключил телевизор.
Он просто не мог дальше смотреть, и так чувствовал себя подлецом.
Неужели члены правления сейчас тоже сидят перед телевизорами и смотрят?
И ухмыляются…
При одной только мысли в глазах потемнело от ярости. Никогда еще ненависть к ассоциации не горела в нем с такой силой. Барри вспомнил этого хорька, Нила Кэмпбелла с ханжеской физиономией, и вдруг понял, что для него Кэмпбелл олицетворяет ассоциацию, потому что никого из правления он не видел. Видел автомобиль Джаспера Колхауна, а самого Колхауна не встречал, как и других членов правления. Черт, он даже имен их не знает!
Морин судорожно вздохнула. По щеке у нее ползла слезинка.
– Как они могут?!
– Лиз говорила, что ассоциация ее преследует.
– Сейчас позвоню, хоть предупрежу ее!
Морин бросилась наверх, схватила с обеденного стола трубку и вернулась, на ходу набирая номер. Видимо, Лиз ответила не сразу – Морин успела дойти до нижней ступеньки лестницы. Барри представил себе, как Лиз собирается с силами, чтобы ответить на звонок – вытирает слезы и старательно переводит дух.
И все это передают в эфир, на потеху соседям…
– Лиз, тебя сейчас показывают по БВТВ, – сказала Морин. – В доме установлена скрытая камера. Мы включили телевизор, смотрим: ты сидишь на диване… и плачешь. Звука нет, так что разговаривать можно спокойно, только отойди от дивана, и вообще выйди из гостиной, там тебя видно…
Последовала долгая пауза: Морин слушала, что ей говорит Лиз.