Николка кивнул. В последнее время я много порассказал ему о том, что должно будет произойти в мире в ближайшие 130 лет, – и отнюдь не все из услышанного мальчику нравилось. Он все чаще заговаривал о том, как хорошо было бы это изменить …
– Так вот, – продолжал я. – А отряды скаутов уже тогда были – остались от дореволюционных времен. Они тогда по всей Европе появились – придумал их один английский генерал во время Англо-бурской войны [38] . То есть у нас придумает, у вас-то этой войны еще не было. Или была одна? В общем, пока у вас скаутов нет.
– Так вот, о чем это я… Там, в книжке, у скаутов тоже символы взяты из «Книги джунглей» Киплинга. Отцу в свое время это очень понравилось – вот он и предложил как идею для нашего кружка. Даже вот книжечку маленькую со стихами для нас напечатал – старым шрифтом, по-вашему. – И я раскрыл в руках маленькую, в половину журнального листа, брошюрку.
– Да, и ребятам понравилось, – подхватил Николка. Глаза у него блестели.
– Честно говоря, и не думал, что гимназисты так легко это примут. Все-таки совсем новая идея, у вас ничего такого не было…
– Ну почему же – не было? – обиделся Николка. – Ты, в самом деле, совсем уж за дикарей нас не считай! Вон в седьмой гимназии, на Покровке, тоже есть гимназический кружок – его отставной пехотный офицер ведет. У нас на даче в прошлом году был мальчик оттуда – много рассказывал. Офицер этот – как и наш Евгений Петрович, отставной лейб-гвардеец, только Измайловского полка, штабс-капитан. Так он им там не только гимнастику преподавал, но и военный строй. И приемы ружейные учил, и объяснял, когда применяется тот или иной строй, как сделать так, чтобы в бою потерь меньше было, про снаряжение всякое рассказывал. Из-за этого некоторые гимназисты даже решили в военные пойти, а не в университет!
– Да я же и не спорю! – Я даже слегка опешил от того, с каким пылом Николка кинулся меня опровергать. – Я только к тому, что все же у нас-то будет что-то такое, чего в ваших кружках точно не было. Рукопашный бой, например, который Ромка вести собрался…
– Ну про это как услышали – так все кинулись записываться, – усмехнулся Николка. – Особенно когда вы с Романом Дмитриевичем показали этот… как его… спарринг.
Я довольно усмехнулся. После рассказа о будущем «кружке юных разведчиков», который проходил в классе математики (на собрание Николка позвал только тех, кого мы заранее решили пригласить, – всего 15 человек), все вышли в просторный холл – и мы с Ромкой показали парочку связок из арсенала армейского рукопашного боя. Я, правда, раньше занимался только айкидо, но ничего – на публику работал больше Ромка, и он потряс воображение гимназистов высокими ударами ногами, дикими воплями и эффектными низкими стойками. А уж когда мы, вооружившись резиновыми учебными ножами, продемонстрировали несколько приемов на обезоруживание, успех стал полным. В холл набилась по меньшей мере сотня гимназистов разных возрастов – и все наперебой требовали записать их в новый кружок.
– А ничего этот поляк, верно? – спросил Николка. – Он ребятам сразу понравился.
Я согласно кивнул. Корф нашел для кружка руководителя – тоже из числа своих знакомых, отставных офицеров и поклонников «сокольской» системы. Яцек Кшетульский, завсегдатай фехтовального клуба барона, явился знакомиться с будущими учениками в конфедератке, украшенной белым пером. На собрании он рассказал о том, что будет учить будущих «разведчиков» и сокольской гимнастике, и фехтованию. Блестящий пан Кшетульский сразу же покорил воображение гимназистов. Это был настоящий воин, гусар, дуэлянт – веселый, яркий, эффектный до невозможности, хоть и несколько грубоватый в обращении. Честно говоря, я всегда недолюбливал поляков, но тут пришлось признать – пан Кшетульский, видимо, составил счастливое исключение.
– Кстати, знаешь, что Маринка удумала? – сменил тему Николка. – Они с Варей хотят позвать нас с тобой на святочный бал – так Маринка требует, чтобы ты учился танцевать! Вот и хорошо, что у нас теперь пан Кшетульский будет кружок вести, верно?
Кроме фехтования на рапирах и сабельной рубки поляк особенно настаивал на обучении танцам, а ближе к лету – и верховой езде. «Три эти благородные искусства, – повторял он, – есть основа не одной лишь правильной осанки и красоты движений, но истинного благородства и уверенности в себе, необходимых не только всякому офицеру, но и любому воспитанному человеку».
– Ну да, удачно совпало, – невесело подтвердил я. – Только вот теперь как мне время на все это найти… Жаль, что я все же не могу у вас в гимназии учиться. Знал бы ты, как я устал туда-сюда мотаться… А что? Как-нибудь досдал бы эту вашу гребаную латынь, не умер бы.
– Ну это ты зря, – разумно ответил мне Никол. – У вас вон математике и физике всякой с химией куда лучше, чем у нас, учат. Да и зачем тебе наши знания – в вашем, двадцать первом веке? Тебе же там жить, а не здесь…
– Ну это мы еще посмотрим, – загадочно отозвался я. – Была бы моя воля…
Поздняя осень. В ясные вечера тяжелым багрянцем наливается закат в далеких перспективах проспектов. Только где их найти, ясные, под самый-то конец ноября? Вот и сегодня то дождь – мелкий, всеохватный, то низкие тучи неожиданно разбегаются, допуская взгляд к кусочку пылающего закатом небосвода. И тогда багровым светом озаряются баржи с дровами и лодки обывателей на лилово-чернильной воде Екатерининского канала… Листьев на мостовой давно нет – все превратилось в бурую прель, сметено дворниками, залито дождями, сожжено в кострах… Расплавленной латунью пылают окна домов, а горбатые мосты удивленными бровями приподняты над берегами каналов.
Враз гаснет багровое великолепие – свинцовый полог дождя смыкается над городом и моросит, моросит, моросит…
Скоро стемнеет; вспыхивают ровные цепочки фонарей, вдоль серых туманных линий набережных. Скрипят уключины баркасов, утками переваливающихся в стылых волнах. Туда, в свинцовый простор Невы, мимо строгих колоннад мрачных дворцов, мимо неуютных для человеческой жизни громад зданий.
Геннадий поежился, кутаясь в шинель. Что за ерунда видится, в самом деле! Черт бы побрал этот город с его мистикой упырей и утопленников и Ночных и Дневных дозоров, которые подходят ему куда больше, чем Москве… Тут запросто привидится, как сквозь дворы-колодцы бежит, озираясь, Раскольников с окровавленным топором за пазухой, и заходится в рыданиях девочка-проститутка Соня Мармеладова. А наискось, через площадь, воплощением имперской мощи тяжко скачет, не срываясь с гранитной глыбы, медный император – вековой державный аллюр над Невой. Навечно застывший взгляд выпученных глаз прожигает навылет созданный им и ненавидимый всяким нормальным человеком город… и бросается под колеса проезжающего экипажа мертвый чиновник – чтобы ухватить дрожащими пальцами за полы богатой шинели статского советника, объяснить что-то архиважное, поведать, втолковать. А если не поведает – все, беда… как будто может быть беда горше самого этого города, выстроенного на гнилых болотах, на погибель живому дыханию и ясному разуму?