– А тот парень?
– Сгорел. Его невозможно было оторвать от бочки…
– Значит, раскаляется…
– Да. Минут за пять раскалилась добела, потом начала плавиться. Жар все сильнее и сильнее…
Я посмотрел на индикатор, который дал мне М. Кристалл не светился.
– Надо выбираться наверх. Наши явно высадили десант. Кроме того, лупят из орудий…
– Это все так, Ян. Но, видите ли, мы нашли место хранения настоящего оружия возмездия.
– Еще одного? – спросил он с ужасом. – Другого?
Я кивнул.
– Что же это? Газы, бактерии? Чума?
– Железные солдаты. Оживленные. Я не думал, что у них это получится…
– Что же делать?
– Будем надеяться, что эти чертовы бочки достаточно могучи, чтобы прикончить тут все – и живое, и железное…
– Сзади пожар, сэр, – негромко сказал Филя.
– Вижу…
Дальний конец коридора багрово светился.
Судя по плану подземелья, вернуться на поверхность тем же путем, каким пришли, мы уже не могли. Но где-то невдалеке находилась еще одна выходящая наверх шахта…
То, что нас не перестреляли на выходе, было самым большим чудом этого дня.
– Майор Бонд, мне приказано немедленно сопроводить вас к командиру, – сержант морпехов был бледен, как масхалат.
– Нет, – решительно пресек я его речь. – Взрывчатку, мины – в руки и вниз! Еще не все сделано…
Короткое замешательство. Взрывчатка где-то в другом месте, мин нет.
Ощутимое тепло из жерла шахты. Трупы в блекло-серых маскостюмах навалены волной. Никому не охота идти вниз, в крысиную темь. Оттуда выбираются по одному, по два сине-бледные люди, стоят, подняв руки. Их торопливо отводят в сторону. Наконец приносят взрывчатку. Я иду первым, расшвыривая встречных.
Две пули засели в левом плече, они дадут о себе знать, но потом. Пока не больно. Мертвые эсэсовцы под ногами. Жар гонит на поверхность всех. Поворот, еще поворот. Флеминг хромает рядом, говорит что-то, я отвечаю – и тут же забываю и реплику, и ответ. Все уже кончено. Если стреляют, то в себя. Как здесь, например: и здесь. Ведут кого-то страшно знакомого, только потом понимаю: Гитлер. Какие-то бледные девки с черными кругами вокруг глаз. Еще поворот. Вот этот коридор и штольня. Морпехи обгоняют. Не только жар, но и дым, едкий дым. Противогазы. Резина обжимает лицо. Здесь.
Боюсь открыть калитку.
Открываю.
Темнота. Никто не стоит и не ждет.
Закладываем фугас, шнур в коридор – займется от огня. Бегом наверх.
Обжигает шею. Воздух полон огня. Горящие бумаги под потолком – навстречу.
Поворот.
Сюда!
Кто-то проскакивает и мечется теперь в дыму.
Сюда, солдат!
Бежим нестройной толпой.
Резина раскалена. Не выдерживаю, срываю маску.
Дым с запахом горящего камня.
Падаем на снег.
Взрыв, и взрыв, и взрыв под землей. Огонь и дым вылетают оттуда, где мы только что были. Раскат – земля трясется всерьез.
Мы отползаем, или нас оттаскивают. Рев.
Черно-дымный ком вылетает из жерла шахты и катится по снегу, не желая остановиться. Автомобиль, маленький «хорьх»-амфибия. Из него выпадает ком поменьше и катается по снегу. Пламя гаснет на нем, и черный закопченный человечек приподнимается на четвереньки…
Я почему-то заранее знаю, что это Зеботтендорф.
Дым бьет из шахты подобно черному опрокинутому водопаду. На небольшой высоте ветер перехватывает его и, распластывая, несет в море.
В море наш корабль, осевший на корму.
И вдали – высокие дымы эскадры…
Дальше был новый бег, по леднику, хватая ртом воздух. Зеботтендорф продолжал кричать: «Уходите! Уходите как можно дальше!» Он кричал это по– немецки, по-французски и по-английски, и – странное дело – ему как-то сразу поверили.
И потом, когда за спиной с грохотом армейского склада боеприпасов встала земля вперемешку со льдом и в небо ударил поток белого огня, мы были уже достаточно далеко, чтобы уцелеть.
Лед подбросил меня, как гимнастический трамплин, и я, распластавшись в воздухе, долго летел, пока не поймал руками снег. Потом меня катило вперед, и я оказался в куче многих немецких и американских тел, задержавшихся в выемке под застругом.
Было во всем этом что-то от штурма Шамбалы…
Потом с неба стали падать камни.
И мы бежали дальше под этим каменным градом, молясь, чтобы – миновало…
Кровавые ошметья оставались от человека, если его молитва не была услышана.
Наконец, кончилось и это.
Главное, дальше было некуда бежать: все мы, правые и виноватые, сгрудились на тупом, как сундук, обрубке ледяного мыса. Серые волны накатывались и ударяли в него своими свинцовыми головами, и то ли от этого, то ли от бушующего позади катаклизма лед вздрагивал и томительно стонал. «Грант» качался в полумиле от нас – далекий, как Марс. К нему подплывали несколько шлюпок и плотов: часть десанта – та, что осаждала главный вход – успела погрузиться.
Я подошел к барону. Он был красный, как вареный рак. Шкура, опаленная местами дочерна, свисала с него лоскутами. Тем не менее барон твердо стоял на широко расставленных ногах, как старый боцман в зыбь. Кто-то сердобольно накинул по него поверх сгоревшей формы огромную шинель рядового. Рядом хлопотал санитар. Вокруг бродили солдаты – большинство без оружия, но кое-кто автоматов не бросил. Уцелевшие моряки и морпехи поглядывали на них настороженно.
– Безнадежен, бригадефюрер, – сказал мне с тоской санитар. – Ожоговый шок.
Боюсь, что он ничего не понимает…
– Все я понимаю, – зло и сипло сказал Зеботтендорф. – Что вы сделали с «горячей Гретхен», Николас?
Похоже, что удивить его своим появлением здесь не смог бы и сам царь Ашока.
– Гретхен у меня не было ни одной, – сказал я. – Тут я чист.
– Я имею в виду термические бомбы. Как вам удалось разбудить их?
– Не знаю, – сказал я. – Похоже, мы не добили кого-то из обслуги.
Он посмотрел на меня, понял, что я не вру, и заплакал.
– Предусмотрели все, – сказал он. – Все, кроме этого…
– Не расстраивайтесь так, барон, – сказал я. – Сами виноваты. Дался вам тогда этот тетраграмматон…
– Дался! – гордо смахнув слезы, сказал барон. – Все-таки дался. Арийский гений возобладал.
– Гений, – я поежился, вспомнив кошмарную железную леди. – Кто у вас делал эти фигуры?