Я возвращался в детство, в самые счастливые моменты, и оказывалось, что это убого, жалко, скучно и лишь иногда трогательно. А то, от чего у меня сегодняшнего захватило дух, я в детстве пропустил. Это был темный, заросший лилиями пруд. Берега его полностью скрывались за гибкими плакучими ивами. Позади ив росли огромные деревья – вязы или дубы. Казалось, что кроны их готовы сомкнуться над водой. Под деревьями стояли две белые кружевные беседки. В одной беседке сидела красивая девушка и смотрела, как мы с отцом ловим рыбу. Меня тогда не интересовало ничего, кроме поплавка в ленивой вязкой воде…
Через месяц отец уйдет от нас к этой девушке. Еще через месяц они погибнут страшной смертью, и об этом я не буду вспоминать никогда.
Я долго бродил туда-сюда по тропе моей жизни – и вдруг обнаружил, что от нее отходят какие-то ответвления. От них исходил запах тревоги, заставлявший отворачиваться. Но наконец любопытства ради я свернул на одно из них. Эта тропа была каменистая и неудобохоженная, вела куда-то вверх между сухих колючих зарослей, и я раза два успел пожалеть, что полез – однако любопытство гнало…
Я оказался на плато, похожем на огромный, почти необозримый археологический раскоп – давно заброшенный, полузасыпанный песком. На дальнем его краю – в километре? больше? – громоздились какие-то постройки невнятных очертаний. На горизонте возвышалась как бы застывшая синяя волна – гора с одним пологим и одним очень крутым склонами. В небе кругами ходили белые птицы, похожие на исполинских чаек.
Чтобы дойти до построек, следовало спрыгнуть в «раскоп». Что я и сделал. Глубина была метра два, песок подался – и под ногой я ощутил что-то твердое.
Это был череп, похожий на ослиный (их я повидал достаточно), но с маленьким носорожьим рогом! Я потащил его из песка, и следом за черепом вытянулась желтая массивная цепь с кулоном величиной в пол-ладони. Кулон изображал круг с четырьмя короткими лопастями. В круг вписан был рельефный насупленный глаз.
Украшение весило добрых полкило и в случае чего могло послужить нехилым оружием. Я так его и понес: петлей на запястье.
Со дна построек не было видно, но гора оставалась хорошим ориентиром. Без нее я заблудился бы сразу.
Метров через триста я почувствовал, что зверски устал. Даже не потому, что идти по сухому глубокому песку утомительно всегда, – нет. Что-то угнетало дополнительно – будто на плечи ложился весь вес небес…
Когда он показался из-за поворота, я не среагировал никак. Хотя, наверное, должен был испугаться. Заорать. Или что-то еще.
Это был человек в мохнатых штанах до колен, с чудовищными плечами и руками, которые, наверное, снятся Шварценеггеру в сладких несбыточных снах, – и с головой мамонта. Короткий хобот покачивался в такт ходьбе, лихо закрученные бивни почти заслоняли маленькие красные внимательные глазки без бровей, буйная рыжая шевелюра была расчесана на два пробора и по бокам аккуратно заплетена в толстые косы. Уши ниспадали на плечи.
В руке мамонт держал связку пивных банок и непринужденно помахивал ею.
– Чего, братан? – спросил он гнусаво. – Кумарит тебя? Или в лом на жмура переучиваться? Или просто сушняк? На, ороси. – Он протянул мне банку пива.
Сначала мне показалось, что это дрянной миллеровский пивной напиток «High life», но потом я вчитался. Вместо «Miller» написано было «Millenium», а название мерцало: то «Half-life», то «Half-light».
– Ты не думай, ты пей, – сказал мамонт. – Тут если думать станешь, враз на мозги изойдешь, пить нечем станет.
– Тут – это где? – спросил я, не решаясь прикоснуться к напитку.
– Тут – это тут, – веско сказал мамонт. – Где бы ты ни был, ты все равно немного тут. И кто бы ты ни был. Поэтому можно говорить не только «тут – это где», но и «тут – это кто», «тут – это что», «тут – это зачем». Понимаешь? Борхеса юзал? Так вот, тут – это сплошной Борхес. Непонятно, но здорово.
– А что это за гора впереди?
Мамонт оглянулся.
– Да разве ж это впереди? – сказал он. – Это всегда. И даже уже немного позади. Это Олимп. А впереди у нас… н-да. Впереди у нас другие высоты.
– Ничего не понимаю, – сказал я. – Вот ты – кто?
– Ты лучше спроси, кто ты сам, – сказал мамонт. – Это куда интереснее.
Совсем недавно я побывал – в поисках все того же ускользающего всезнания – в сумрачном сером безысходном раннем утре где-то в Москве (еще в те времена, когда по вынужденной неопытности мы принимали интоксикацию за опьянение), я сидел на шатком табурете, облокотясь о немыслимо грязный подоконник (локоть соскальзывал, но я его тупо и упрямо утверждал), и смотрел за окно, со второго или с третьего этажа, как дождь падает на гаражные трущобы, на голые тополя, на прокисшую мусорную кучу, на засаленный асфальт… да, мне опять казалось, что я вот-вот пойму что-то самое главное, но… нет. Тоска и полное, предельное опустошение. Потом вдруг задребезжал обмотанный изолентой телефон, я машинально взял трубку и услышал жизнерадостное: «Иван, это ты?» Трубку я буквально обнял и сказал: «Крис! Как хорошо, что ты позвонил. Я тут сижу и не могу понять: кто я?»
– И кто же я?
Мамонт расхохотался.
– Ты хочешь узнать величайшую тайну так вот запросто? Ну ты и циник! Да только чтобы приблизиться к ней, ты должен разгадать три загадки, исполнить три задания и выпить три банки пива. Вот тогда, может быть…
– А если не угадаю? Отчирик? – Я провел пальцем по горлу.
Он поднял хобот тем жестом, каким учителя поднимают указательный палец, объясняя что-то ключевое.
– Если ты угадаешь все правильно, ты будешь все правильно знать. Если ошибешься, ты будешь знать неправильно. Но при этом ты не будешь знать, правильно или неправильно ты о себе знаешь. И ложное знание приведет тебя к ложной жизни и ложной смерти. Тебе это надо?
– Нет, – сказал я.
– Ну так и расслабься. Не задавай лишних вопросов. Будь проще, и люди к тебе потянутся. Хи. Вон, кстати, уже кто-то идет…
Действительно, проваливаясь по колено в песок, брел оборванный человек с катушкой провода за плечами. Разматываясь, катушка наигрывала «Soul shadows» в аранжировке Манукяна.
– Опять этот, – вздохнул мамонт. – Звиняй, братан, пойду я. Держи краба, – он протянул мне растопыренную корявую лапу. У основания большого пальца синели якорь и надпись: «Отпускаю тебе». Рукопожатие его, однако, было небрежным и скользким.
Человек с катушкой приблизился. На животе его, полуприкрытая лохмотьями, висела внушительных размеров кобура с длинноствольным револьвером.
– Что он от вас хотел?
Я подумал.
– Да будто бы ничего. Пива предлагал.
– «Будто бы»… – передразнил он. – Ходят тут… Точно узнавать надо. Точно!
И он пошел дальше, всматриваясь в следы на песке. Вдруг оказалось, что следов этих множество…