– Постойте, – сказал я. – Кто он такой?
– Кто-кто… Мамонт без пальто.
– Ну, это я понял…
– А чего вам еще надо?
– Подробности.
– Какие у нас, на хрен, могут быть подробности… – Он плюнул, отвернулся и пошел быстрее. Потом повернулся, махнул мне рукой и встряхнул красный провод, пустив по нему волну.
Я понял его и пошел за волной. Она бежала медленно – как раз со скоростью пешехода.
Так я добрался до пятачка зеленой травы. Посредине стоял летний щитовой домик. Над крышей его протянуты были веревки и сушилось белье. Женщина в легком исстиранном сарафане спускалась оттуда. Она была молодая, но очень усталая.
– Тезей понимает, что охотиться на них бесполезно, – сказала она. – Но что нам остается делать? Размахивать руками? – Она откинула волосы со лба, но они тут же упали обратно. – Я предложила бы вам воды, но нужно идти на колодец…
И – протянула ведро.
Колодец был рядом, шагах в сорока. Бетонное кольцо, ручной насос.
– Только не смотрите вниз, – предупредила женщина. – Там такое можно увидеть…
И она жеманно хихикнула.
Разумеется, я посмотрел. Но увидел только поверхность воды, в которой отражались звезды.
Волна на проводе, которая меня привела сюда, тихонько лежала на песке, свернувшись петлей. Вдруг показалось, что она подмигивает мне.
– Спасибо, – сказала женщина, принимая ведро. – А вы, собственно, кто?
– Стрельцов, – сказал я. – Иван.
Она вдруг побледнела и отпрянула.
– Вы… Ван? И – сын Стрельца? А я… а я… Непочтительная дрянь! – Она закатила себе пощечину.
– Что вы делаете?!
– Да, да… конечно… конечно… сейчас, одну секунду…
Она скрылась в домике и действительно через одну секунду появилась вновь: уже причесанная, накрашенная, в какой-то неимоверной полупрозрачной тунике…
– О, мой господин… – прошептала она приоткрытыми губами.
– А вот этого не надо, – сказал я. – Руссо туристо. Облико морале.
Похоже, она оторопела. Потом – засмеялась.
– Не может быть, – сказала она. – Тысячу лет здесь никто «Руку» не вспоминал.
– А что здесь вообще вспоминают?
– Ах, да я ведь не об этом…
– И все же?
– Ну… не знаю. Хопитов взять – они много чего цитируют, да нормальные люди их понять не могут. А вы не из Асгарда случайно?
– Нет.
– У меня подруга в Асгарде. Тревожусь я за нее…
Она посмотрела в небо. Темная суставчатая туча, выпуская впереди себя длинные крюки и когти, ползла по направлению к горе. Еще не был слышен, но предугадывался гром.
– Вот! Вот опять. Чего неймется…
– Я пойду. До свидания.
– Зачем? Не надо! Будьте здесь! Тезей уходит каждый день – биться с чудовищем. А чудовище приходит ко мне…
– Мамонт?
– Он и мамонт, он и бык… Ой, что я сказала! Так нельзя. Он узнает, и все пропало…
Испуг и дрожь ее были слишком театральными. Любительская сцена.
– Я бы тоже уехала в Асгард. Правда, там славно? Эти стены… Такое чувство защищенности… ни с чем не сравнимое… А здесь? Песок…
– Почему же вы здесь?
– Говорите мне «ты», господин. Я должна это слышать. «Ты». Скажите же так!
– Почему ты здесь?
– Ангрбода зла на меня, господин. Я боюсь ее гнева. Она превратит меня в козу.
– За что?
– Я узнала ее мужа! Он на самом деле никакой не Локи! Он – Ешитекей!
– Эшигедэй? – попробовал уточнить я, но женщина замахала на меня руками:
– Не говорите вслух! Он услышит!
– А тебя, значит, не услышит?
– Но я же молчу.
Я тоже замолчал – в короткой оторопи.
– Это я понял… Скажи-ка мне лучше вот что…
Она стремительно закивала:
– Да-да. Змей вовсе не соблазнял Еву. Это придумали потом, в оправдание всему. Змей укусил ее, и она умерла. И Адам упросил богов пустить его в Аид, чтобы найти ее там среди теней. Но ему запретили оборачиваться, когда он поведет Еву наружу! Ева вскрикнула, когда наступила на горящий уголь, и Адам бросился к ней… это было перед самым выходом из Аида, там все медленно и жарко тлело, и раскаленные края прохода светились впереди багрово – и виден был сквозь него райский сад. Но нет – Ева не могла покинуть Аид. И тогда Адам остался с нею, чтобы в поте лица добывать хлеб свой… Когда ты увидишь женщин, танцующих на углях, знай: они готовятся пройти сквозь те врата обратно в мир живых. Но их некому выводить…
Минут через двадцать доктор уже не казался мертвецом. Он порозовел, губы увлажнились, дыхание стало ровным. Время от времени на щеке дергалась какая-то жилка.
Ираида молча сидела возле него, держа за руку. Дед Григорий молча постоял рядом, легонько потрепал ее по затылку и отошел к брату – погутарить.
Между тем Коломиец метался внутри себя, как зверь, обманом запертый в клетке. Как профессионал он знал, что «на спецоперациях чем дольше ждут, тем дольше потом живут в раю. Дж. Ле Карре» – такой плакатик висел в его кабинете. Подобными изречениями, вначале исполненными от руки плакатными перьями, потом – заделанными под трафарет, а в последнее время вылезшими из темной щели дорогущего цветного принтера (Коломиец попытался вспомнить, использовался ли принтер для других целей, и – не смог…), снабжал агентство его зам Всеслав Пак, московский полукореец, давний и верный помощник… предатель. С его подачи все и произошло.
Да… Весь этот безумный вечер – сначала успокаивая и просто удерживая буйно сходивших с ума старушек, потом – обнимаясь с братом, упавшим, как снег на голову, потом – в тяжелом, тревожном, вязком ожидании непонятно чего – Коломиец не переставал думать о событиях сегодняшнего позднего утра, уже безумно далеких, но все еще очень болезненных… и чем больше он думал, тем вернее приходил к выводу, что дело нечисто.
Никаких конкретных зацепок. Что-то в интонациях. В тягостном недоумении, которое иногда прорезывалось у того же Пака. В чем-то еще.
Но без Криса не разобраться, наверное…
У Криса же голова сейчас забита совсем другим. Не стоит отвлекать. Вон, сидит, слушает…
Сфинкс был толстенной бабищей лет шестидесяти, одетой в какие-то идиотские жестяные доспехи. Она восседала на каменном троне, держа в правой руке здоровенный мушкет, а по левую руку от нее молча стоял лев.