– Я не уголовник, Лёша. Я – бытовик.
– Существенная разница? – сыронизировал я не к месту.
Взгляд Мухина выразил разочарование в моих умственных способностях.
– Ну ты даешь, парень, – протянул он, разведя руками. – Основополагающих вещей не понимаешь. Уголовник – это настоящий вор. А бытовик – не фраер, конечно, как ты, но… Хотя, спору нет, человек я был уважаемый. И чему вас только в школе учат. Десятилетка…
Далась же им моя десятилетка. Я снова взялся за карандаш, изобретая, как бы органичнее припечатать шайку Гитлера в письме к любимой в общем и целом женщине. Освоившийся в непривычной роли Мухин подсказал:
– Ты, главное, там про двуногих зверей не забудь.
– Каких еще зверей?
– Я же сказал – двуногих! Гансов, значит. Ты меня удивляешь, Лёха. Надо же хоть изредка газеты читать, не все на жопу переводить.
Я молча вставил «двуногих зверей». Одобрив окончательный вариант, Мухин как бы невзначай полюбопытствовал:
– Как твои новые котлы?
– Чего?
– Ну эти, которые тебе старшина отвесил.
Я ничего не сказал. Снял с руки часы и сунул в карман гимнастерки. После случившегося за день я начисто о них забыл. А теперь не мог на них смотреть. Мухин истолковал мое действие по-своему.
– Это, Леха, верно, ценная вещь, надо беречь от всяких там разных. В два счета свистнут. А лейтенантик наш кругом дурак, я это всегда говорил. Не мужик. Разорался, как баба. Тебя обозвал словами – за что, спрашивается? Теперь вон обратно залупается, комбата науськивает. А было бы с чего. Правильно я говорю, Лёш?
Мне сделалось тошно. Я прошипел:
– Пошел ты…
Мухин обиженно сложил письмо и отошел. Про патроны, разумеется, не вспомнил.
31 мая, воскресенье, двести четырнадцатый день обороны Севастополя
На следующее утро я был занят писаниной в блиндаже у комбата и мог наблюдать нового военкома батареи, старшего политрука Земскиса.
Выглядел политрук довольно представительно и был старше прочих командиров. Плотного телосложения, но не толстый, с седыми висками и очень правильным лицом. Говорил с легким нерусским акцентом, но это ему скорее шло, придавая сходство с настоящими иностранцами, скажем, с польскими спецпоселенцами (других иностранцев, если не считать вчерашних немцев, я в своей пока недолгой жизни никогда не встречал).
Земскис вел разговор с Бергманом, Сергеевым, Некрасовым и тремя взводными, в том числе Старовольским, не обращая внимания на меня и сидевших в своем закутке телефонистов.
– Мы должны, товарищи, – говорил он, тщательно взвешивая слова, – усилить политическую работу, которая, прямо скажем, в подразделениях запущена. Имеются отдельные недостатки. Боевые условия – это понятно. Но пренебрегать политработой нельзя ни при каких обстоятельствах.
– Что вы имеете в виду, Мартын Оттович? – спросил его Бергман, минуту назад украдкой взглянувший на часы.
– Действительно, – удивился Сергеев, – у нас всё на самом высоком уровне. Старший политрук Зализняк…
Земскис прервал его мягким взмахом руки.
– Я понимаю, товарищи. Товарищ Зализняк активно занимался политическим воспитанием бойцов. Но в любой хорошей работе всегда есть место для улучшений. Разве не так? Вот вы, товарищ капитан, разве не совершенствуете постоянно систему обороны и огневого взаимодействия?
Я переглянулся с телефонистами. Комиссар попал в самую точку. Совершенствование всех систем и фортификации, быстрое занятие расчетами мест согласно боевому расписанию, проверка связи и ориентиров, наблюдение за противником и артиллерийская разведка занимали на батарее и в нашей роте практически всё время.
– Совершенствуем, – согласился Бергман, уяснивший, что от совершенствования политической работы отвертеться ему не удастся. Земскис был явно иной породы, чем Зализняк. Тот, как говорили, вполне бы мог стать строевым командиром – а фактически им и был, освободив Бергмана от целой кучи второстепенных, но неизбежных и хлопотных дел.
– Хорошо, – согласился Сергеев. – А что именно мы можем усовершенствовать в политической работе? Газетку почитать? Так мы всегда рады. Можно, кстати, лекцию провести. Вот вы, товарищ старший политрук, могли бы прочесть нам лекцию?
Я почувствовал – говоря о лекции, ротный насмешничает, но сама идея мне глупой не показалась. Старший политрук Земскис вполне бы мог рассказать что-нибудь интересное о Латвии – как там жилось трудящимся при буржуазно-фашистской диктатуре Карлиса Ульманиса. Впрочем, наш военком скорее всего давно обитал в России, слишком уж складно говорил он по-русски. Вероятно, вместе с другими красными стрелками покинул Латвию после гражданской войны, чтоб не погибнуть в застенках реакции. Но оставались и другие темы. Например, героическая борьба народов Латвии и Эстонии против тевтонско-ливонских псов-рыцарей.
– Лекцию прочитать я, конечно, могу, – ответил Сергееву старший политрук. – Но лекции для нас, товарищи, не главное. Фронт – это, знаете ли, не лекторий. – В этом месте Сергеев кивнул. – Главное – возбуждать священную ненависть к врагу и воспитывать готовность сражаться с ним до последней капли крови. В связи с этим необходим ряд мероприятий. Надо провести собрания партийно-комсомольского актива. Призвать к защите социалистических завоеваний. Напомнить о традициях наших доблестных предков.
– Хорошо, напомним, – сказал Бергман. – И проведем. То есть, разумеется, вы проведете. Я сейчас же вызову парторгов, вы с ними и обсудите. А я, если позволите, займусь…
Земскис не дал ему договорить.
– У вас есть политбойцы?
– Как бы это сказать, – засомневался Бергман, оглядываясь на Сергеева и на своих взводных. Всеобщее замешательство не укрылось от взгляда военкома. С удовлетворенным видом он поднял указательный палец.
– Надо восстановить структуру политического воспитания в полном объеме.
Сергеев мрачно заметил:
– Были у нас политбойцы. Только пали смертью храбрых. Один в атаке, другой в контратаке. Как положено, с криком «За Родину!». С тех пор…
Комиссар перебил и его. Кажется, перебивать собеседников было его привычкой. А может, и правильно сделал, больно неподходящий был у Сергеева тон.
– Они умерли как настоящие коммунисты, – сказал Земскис правильным голосом. – Мы никогда не забудем о них. Сообщите мне имена, я запишу. Но когда погибают одни, на смену приходят другие. И если в подразделениях сейчас отсутствуют политбойцы, надо назначить новых.
Тут и раздался голос младшего политрука Некрасова.
– У нас со вчерашнего дня политбоец имеется, просто я Сергееву доложить не успел. – Он оглянулся в мою сторону. – Аверин! Выйди-ка на свет божий.