– Я хотел бы подчеркнуть, – заметил Бергман, – Льва Соломоновича Зильбера.
– И одного красноармейца, – добавил Сергеев. – Тоже парень ничего, образованный, вроде Аверина, но… нужной национальности. Был еще один краснофлотец, но его у нас в марте убили. Тот самый, политбоец. Другого ранили тяжело, в госпитале лежит в Инкермане.
– Я не об этом, – повторил военком. И со странной надеждою задал вопрос: – А вы не из советской Прибалтики будете, товарищ капитан?
– Нет, Мартын Оттович, я родом из Ленинталя. Тоже, между прочим, совершенно советского.
Не знаю почему, но мне казалось, что Сергеев и Бергман еле сдерживаются, чтоб не расхохотаться.
– Вы п-поляк? – спросил тогда Земскис, словно бы цепляясь за соломинку.
– Нет, – вздохнул комбат, – и тут мне не посчастливилось. Но поляки у меня знакомые в Одессе были, если хотите, могу из Адама Мицкевича прочесть, вы же любите поэтические стихи. Как раз за Прибалтику. Ли́тво, ойчи́зно мо́я, ты е́стесь як здро́ве… Да вы не смущайтесь, Мартын Оттович, где надо – знают.
– Понял, товарищ капитан, – напряженно произнес Земскис. – Если не возражаете, я займусь подготовкой к политбеседе. У меня есть архиинтересный для наших бойцов материал. Прекрасно разжигает ненависть к немец… к фашистским захватчикам.
Бергман возражать не стал. Когда Земскис вышел, командиры и в самом деле расхохотались. Некрасов, тот вообще стал заикаться от смеха. Так заикаясь и проговорил:
– Далек товарищ Земскис от черноморской жизни. Даром что из Днепропетровска.
Бергман, справившись со смехом, покачал головой.
– Дурной пример подаем, товарищи командиры. Мартын Оттович старший по званию, наш политический руководитель, нельзя же так, право… Что бойцы о нас подумают?
Совладав с собой, Старовольский заметил:
– А мне ведь, признаться, тоже в голову не приходило.
– Есть многое на свете, друг Горацио, – ухмыльнулся Бергман. – Хотя странно – что же он в личное дело до сих пор не заглянул? Раньше, помню, этим в первую очередь интересовались. Ну да ладно, повеселились и хватит. Продолжаем работу.
И показал кулаком своим телефонистам. Мне не стал. Все-таки я был теперь политбоец.
Я так и не понял, почему они развеселились. Еврей – не еврей, что тут было смешного? Я тоже был не еврей и нисколько от этого не страдал. Или дело в том, что евреи при царизме были самой угнетенной и потому революционной нацией? Рассудив, что надо спросить у Шевченко, я вновь занялся бумагами, уже не слушая, о чем говорят командиры. Отвлек меня новый голос. Не мужской и очень знакомый.
– Разрешите войти, товарищ капитан?
Я вскинул голову и увидел Маринку. Никакой Маринкой она, разумеется, для меня не была, но мысленно я назвал ее именно так. Должно быть, потому, что так называл ее в моем присутствии Бергман.
– Входите.
– Младший сержант медицинской службы Волошина прибыла в ваше распоряжение.
Бергман не понял.
– Что? В каком таком качестве?
– В качестве санинструктора, товарищ капитан. Согласно вашему запросу.
Видно было, что прибытие младшего сержанта Волошиной не вызвало у комбата восторга. Он почесал переносицу и непонятно кого спросил:
– Они там что, с ума посходили в санчасти?
– Товарищ капитан, – проговорила Марина и обвела командиров глазами, словно ища защиты и понимания.
– Извини, Марина, – пробормотал Бергман. – К тебе это не относится. Если не сама напросилась, конечно.
– Вы же знаете, товарищ капитан, в санчасти людей не хватает. Были бы, прислали бы вам мужика, ваше мнение там известно.
– Правильное мнение, – твердо сказал Сергеев. – Нечего тут женщинам делать. Не обижайтесь, младший сержант.
– Я не обидчивая, товарищ старший лейтенант.
Однако в окошко я видел – обиделась. Лица не видел, а обиду видел. Кулачки ее сжались, спина напряглась, словно бы старалась от чего-то удержаться. Мне даже стало ее жалко, но ведь командиры были правы – нечего тут женщинам делать.
– Разрешите приступить к исполнению обязанностей? – звенящим все той же обидой голосом спросила Марина Бергмана.
– Приступайте, – ответил капитан. – Устроитесь во взводе связи, там найдется где.
Я заметил, что лейтенанты-артиллеристы довольно переглянулись, а командир связистов Априамашвили провел рукой по правому усу. Однако под взглядом Бергмана все поспешили уставиться в карту.
– Разрешите идти?
– Идите, – вздохнул комбат. – Надо бы вас сопроводить.
– Не заблужусь, товарищ капитан.
– Тем не менее надо. Товарищ младший политрук, пошлете своего политбойца?
– Да я бы и сам, – пожал плечами Некрасов.
– При чем тут пехота? – изумился младший лейтенант Данилко. – Что-то последнее время рота прикрытия занимает слишком много места в нашей жизни. На собственной батарее я чувствую себя в гостях. Даже писарь у нас теперь ихний.
– Разрешите мне, товарищ капитан, – вскинул голову Априамашвили. – Устрою товарища сержанта в лучшем виде.
Все повеселели – кроме Бергмана и Марины.
– Товарищ Аверин, – сказал комбат жизнерадостному грузину, – внушает мне больше доверия. Это во-первых. Во-вторых, мы еще не закончили. Что же касается писаря, могу взять во взводе Данилко. Кого дашь, Мишенька?
Данилко не ответил. Дать он никого не мог. Грамотных людей у артиллеристов было, возможно, и больше, но каждый имел свою специальность и при нехватке людей становился незаменим. С нами было проще – специальность почти у всех одна. К тому же канцелярию нашей роты по причине нехватки личного состава давно объединили с канцелярией батареи – и было вполне естественно, что занимался ею наш человек.
– Аверин, у тебя с бумагами всё? – спросил комбат.
– Две закорючки поставить, товарищ капитан.
– Ставь и иди с сержантом Волошиной. Пусть старшина на довольствие поставит и место покажет, где разместиться. И помоги там Марине устроиться. Придешь, доложишь.
* * *
– Пойдемте, товарищ младший сержант? – спросил я, когда мы вышли на воздух, под яркое полуденное солнце, лившееся ручьями через натянутую над траншеей маскировочную сеть. От нашитых на сеть лоскутков на Маринкином лице подрагивали тени, и мне казалось – она смеется.
– Пошли, товарищ политбоец.
– Только осторожнее, тут у нас немцы мины частенько кидают. И делают это, замечу, без предупреждения.
Словно бы в ответ на мои слова вдали прогремел негромкий разрыв и затарахтел станковый пулемет. Я развел руками – ничего не могу поделать, такова окопная жизнь. О вашей безопасности, конечно, позаботятся, но при сложившихся обстоятельствах от меня зависит немногое. Сказано же было командиром батареи – женщинам тут не место. Я ощутил некоторое превосходство над младшим сержантом Волошиной. Почувствовал себя бывалым фронтовиком, к тому же слегка накануне раненным.