Я с трудом повернул голову и увидел перед собой Шевченко. С почерневшим лицом и гимнастерке, побелевшей от пыли.
– Яйца, спрашиваю, целы? – просипел он опять.
Я разозлился. Нашел о чем спрашивать, герой Севастополя.
– Пошел ты, знаешь, куда…
– Не груби старшим. Рванули в блиндаж, там попросторнее будет. Шнеллер, шнеллер.
Мы успели вовремя. Едва скатились по ступенькам, как на входе сверкнуло, громыхнуло и вслед нам полетели горячие камни. И опять загрохотало, засвистело – но уже снаружи, ослабленное глубиной, на которой мы оказались, метрами почти что каменной породы, такой надежной и такой спасительной.
– Доставил? – прозвучал из темноты голос Старовольского.
– Здесь, оба, – ответил Шевченко. – А то бы сидел в своей щели без всяких удобств.
– У нас тут, можно подумать, удобства, – ответил голос Мухина.
– Хочешь наружу? – поинтересовался бас Зильбера.
Мухин не ответил.
– Давай, устраивайся, – потихоньку сказал мне Мишка. – Тут у нас светло, тепло и мухи не кусают. Если немцев засекут, нам сообщат. Сергеев сюда младшего лейтенанта послал, чтобы в щели не коптился, а тот требует – давайте мне сюда моего политбойца Аверина. Вот я за тобой и прогулялся, когда немного стихло.
Глаза понемногу привыкли к тому, что поначалу показалось темнотой. Скорее это было полумраком. На столе посреди нашего убежища стояла коптилка, и я теперь мог различать отдельные лица – Старовольского, Пинского, Молдована. Снаружи по-прежнему гремело. В придачу еще и выло.
– Бомбят, – вздохнул Молдован.
– А вот если бомба прямо сюда попадет, что тогда? – задумался кто-то вслух.
– Смотря какая, да смотря под каким углом, да надо, шоб еще попала. Не дрейфь, – успокоил его Зильбер.
* * *
Понемногу жизнь в блиндаже налаживалась. Снаружи по-прежнему гремело, гудела и вздрагивала земля, а мы сидели себе и сидели, изредка узнавая новости от тех, кто в недолгие минуты относительного спокойствия пробирался к нам от Бергмана, из полка или дивизии. Даже не верилось – казалось, что всё должно было если не умереть, то замереть, затаиться, – но нет – люди затаились, а работа продолжалась. Едва канонада стихала, мы по команде неслись наружу и, направив оружие в сторону немцев, до боли в глазах пялились в мутную пелену.
Обстрел возобновлялся, и мы с чистой совестью убирались в укрытия. Наше дело было маленькое – сидеть и ждать. Пока накроют или пока всё кончится. То есть начнется по-настоящему. А пока можно было поговорить. Например, о том, каково оно будет, когда начнется по-настоящему. После первого возвращения в блиндаж разговор получился такой.
– Интересно, танки будут? – деловито спросил красноармеец Езеров, внимательно рассматривая пол-литровую бутылку – не с водкой, а с горючей смесью № 1, изготовленной из автомобильного бензина, загущенного особым порошком, и дающей при воспламенении температуру 700-800 градусов по Цельсию. Это я выучил в запасном. Мухин недовольно пробурчал:
– Чё тут интересного? Ни хрена в них интересного нет.
– Можно подвиг совершить.
– Обосраться тоже можно. И гораздо легче. И вообще, убери от меня свою дурацкую бутылку, нашелся тут, бля, панфиловец.
Теперь проявил недовольство комвзвода.
– Мухин, заткнитесь, а?
– Есть, товарищ младший лейтенант.
Чтобы не терять понапрасну времени, я занялся своим барахлом. Первым делом проверил кожаные подсумки, пересчитал патроны, прикинул, сколько немцев смогу положить, если, скажем, каждый пятый попадет прямо в цель. Получилось порядочно, но это если каждый пятый в цель, что маловероятно, а ведь фашисты, сволочи, тоже будут по мне стрелять. Потом прощупал содержимое гранатной сумки – две «РГД». Вспомнил на всякий случай, какой там у них разлет поражающих осколков – двадцать пять метров. Проверил запалы к гранатам в особой коробке. Затем занялся винтовкой. Разобрал затвор, собрал опять. Капнул маслом в нужные места.
– Как там автоматика? – спросил меня Шевченко.
– Вроде работает.
– «Ф-1» у тебя есть?
– Нет.
– Возьми из ящика, – приказал Старовольский. – Мы тут все вооружились до зубов.
Вооружились… Я взял пару «лимонок» и взвесил их в руке. Ощущение было приятным. Снова вспомнил занятия в запасном: радиус разлета осколков – двести метров. Господи, зачем же столько?
– А куда их засунуть? У меня под них сумки нет.
– Прояви солдатскую смекалку, – мудро посоветовал Зильбер, укладываясь на нары.
Шевченко вместо мудрых советов вытащил из-под нар старый ранец (я прежде никогда у него ранца не видел, только сидор) и извлек оттуда маленькую брезентовую сумочку, специально предназначенную для гранат «Ф-1». Я подвесил ее к своему ремню, тоже брезентовому. Когда-то я сильно досадовал, что мне не достался настоящий, кожаный, но теперь это казалось совершеннейшей глупостью.
Разделавшись с гранатами, я извлек свою лопатку.
– Подточить захотелось? – с ядовитой ухмылкой поинтересовался Мухин.
Я мысленно содрогнулся, представив, как острый край заточенной мной лопаты вонзается немецкому солдату в горло и мне прямо на руку хлещет горячая кровь. Нет, на такое духу точно не хватит. Только бы не дошло до рукопашной – тогда мне точно хана. Я засунул лопатку назад в подвешенный к ремню брезентовый чехол.
– Передумал? – опять напомнил Мухин о себе.
– И так острая.
Потом я помог Михаилу с немецким пулеметом. Поймал себя на мысли, что страшная машина кажется мне красивой. Короткая деревянная ручка, как у пистолета, деревянный приклад и целый метр вороненой стали. Особенно – непонятно почему – впечатлял длинный ствол с дырчатым кожухом. Дырки были круглые, и было их так много, что ствол напоминал непонятное кухонное приспособление.
– Как у нас с патронами? – спросил у Шевченко Зильбер.
– Есть восемь лент.
– И всё?
– И всё, Лев Соломонович.
– Мало, – резюмировал старшина.
– Будем беречь. Там, глядишь, у немцев чего надыбаем.
– В обороне-то? Вряд ли.
Я осмотрел свою каску. Сегодняшний день оставил на ней следы – царапин стало гораздо больше. Вероятно, от камешков. По крайней мере, так хотелось думать.
А наверху гремело и гремело. Иногда по стенам пробегала дрожь, и казалось, что вот оно, сейчас… Но обходилось. Я раскатал шинель, убедился в отсутствии повреждений и снова сделал скатку. Порылся в вещмешке. Заметил краем глаза, что Зильбер дремлет, Старовольский тоже. Подумал, что и мне бы не мешало вздремнуть – раз есть такая возможность. Но не смог. Спросил у Мишки, который час.