– Конечно, – отозвалась она. – Я тоже пока Дороти письмо напишу.
– Ну и хорошо.
После этих слов Шадрак и миссис Клэй ушли в его кабинет, а София направилась вверх по лестнице – в свою комнату.
Поднимаясь по ступенькам, София вздохнула. Она миновала комнату, раньше принадлежавшую родителям; долгие годы там все оставалось почти нетронутым. София тихонько стукнула в дверь. Так она поступала всякий раз, когда шла мимо. В раннем детстве она часто там пряталась среди родительских вещей: их вид ее успокаивал. На ночном столике красовался нарисованный Шадраком парный портрет. Некогда София всерьез верила, что он обладает волшебными качествами. Сейчас ей было ясно, что это просто рисунок, причем довольно среднего уровня, ведь Шадрак был чертежником, а не художником-портретистом. В первые годы после исчезновения родителей София часто брала в руки дядин рисунок, обводила пальчиком чернильные линии… Иногда она в самом деле слышала смех, ощущала чье-то присутствие, будто мать и отец находились здесь, с нею рядом. С течением лет она заглядывала сюда все реже. Комната стала напоминать ей не о папе и маме, а скорее об их утрате. Входя сюда, София думала о том, как она всякий раз переступала этот порог, на что-то надеясь… и комната неизменно оказывалась пуста.
Предметов, вызывавших в памяти образы родителей, и так было предостаточно. Например, серебряные сережки-звездочки, что София носила не снимая; их ей подарили на самый первый день рождения. Цветные ленточки, которыми мама любила закладывать книги. Трубка отца, лежащая в гостиной рядом с трубкой Шадрака. Мелочи – но для Софии это были крохотные якоря, негромкие, но неопровержимые свидетельства, что Минна и Бронсон в самом деле существовали когда-то.
В спальне Софии таких якорьков было меньше. Комнату наполняли вещи, в окружении которых протекала ее собственная жизнь. Крохотная магнолия в горшочке. Акварель с видом Салема, подаренная ей художником – другом Шадрака. Платяной шкаф с опрятно разложенной одеждой. И книжные полки с аккуратно расставленными книгами. На нижней – школьные учебники, на верхней – ее любимые. Популярные новеллы Брайони Мэверилл, стихи Пруденс Лавлейс, работы Эмили Дикинсон, Ральфа Уолдо Эмерсона… и книжки с картинками, которые она до сих пор с большой любовью перечитывала.
Открыв сумочку, София вытащила свой рисовальный блокнот и карандаши. Вместе с ними на стол выпала сложенная бумажка. София улыбнулась, увидев ее. Она заранее знала, что это такое. Не иначе как рисуночек, тайком подсунутый Шадраком в ее сумочку еще утром… Она развернула листок. Так и есть! Небольшой набросок, изображавший Заводную Кору, заставил ее рассмеяться. Девочка-часы сладко спала под занудные речи в парламенте, закинув крохотные ножки кому-то на колени… София спрятала послание в жестяную коробочку и подумала, что нынешний день, к большому несчастью, выдался далеко не таким скучным!
Прежде чем усесться за стол, она открыла окно над кроватью. Облокотилась на подоконник и посмотрела на город. Ее комната находилась на третьем этаже, отсюда в основном видны были крыши. Сбоку открывалась улица Ист-Эндинг; по мостовой не спеша ехал мальчишка на гудиеровском велосипеде. Солнце наконец-то начало клониться к закату. Прохладой еще не веяло, но хоть ветерок поднялся.
Расшнуровав башмачки, София аккуратно устроила их под кроватью и села за стол. Первым долгом она написала письмо своей подруге Дороти, переехавшей после окончания учебного года. Отец Дороти занимал важный пост в индустрии торговли, ему предложили новую работу в Нью-Йорке – и София лишилась общества своей ближайшей и едва ли не единственной подруги. Смешливый нрав Дороти несколько смягчал постоянную серьезность Софии; с отъездом подружки летние каникулы стали воистину долгими и весьма одинокими.
В ответных письмах Дороти тоже жаловалась на одиночество. А еще – на шумную суету Нью-Йорка, так мало напоминавшего цивилизованный Бостон.
Однако теперь у обеих девочек возникли заботы поважнее. Дело в том, что отец Дороти родился в Объединенных Индиях. Удастся ли ему остаться на Новом Западе? Сомнительно… София написала о своем беспокойстве и о том, как отчаянно боролся Шадрак против Патриотического плана, из-за которого вся семья Дороти, чего доброго, окажется в изгнании…
Вздохнув, София сложила письмо, надписала конверт – и взялась за альбом. Вечером она всегда рисовала, отчитываясь таким образом о прожитых часах дня, которые иначе легко и незаметно ускользнут в никуда. Если же доверить впечатления бумаге, все события становятся реальными, осязаемыми, зримыми…
Несколько лет назад она ездила с Шадраком в Вермонт. В тот раз вереница дней буквально испарилась прямо у нее на глазах, пока не остались считаные минуты.
По возвращении Шадрак дал ей блокнот-ежедневник, чтобы тот помогал девочке вести счет времени.
«Память – хитрая штука, дорогая моя, – сказал он. – Она не просто вызывает картины прошлого, она их создает. Если наша поездка запомнилась тебе как несколько коротких минут, она и будет такой. А если ты сделаешь ее иной, она иной и останется…»
Сперва его рассуждения показались Софии странноватыми, но по мере пользования блокнотом она все более убеждалась в дядиной правоте. А поскольку мыслила девочка по большей части зрительными образами, она стала рисовать в квадратиках ежедневника картинки, составляя своеобразную летопись своих свершений за год, будь то путешествия за пределы Бостона или тихие дни у себя в комнате. И – с ума сойти! – время постепенно стало упорядоченным, надежным, послушным.
Теперь квадратики с датами были ей ни к чему. У девочки появился свой метод отлова ускользающих часов, минут и секунд. Она даже придумала особый способ складывать бумагу: теперь ее блокнот раскладывался как гармошка, давая ей возможность видеть всю последовательность страниц, превращавшихся таким образом в хронологическую линейку. Зарисовывая впечатления дня, София тщательно проставляла дату и время. Середину каждой страницы занимали образы, мысли, высказывания, услышанные от людей или почерпнутые из книг. При этом она довольно часто обращалась к прошлому и будущему, что-то подправляя в ходе событий или предвкушая, как произойдет нечто ожидаемое.
То ли под влиянием дяди, то ли следуя собственным наклонностям, София превращала свои зарисовки в подобие карт. Она сама не сразу это заметила, но они уверенно вели ее сквозь туманную равнину времени, которая в ином случае простиралась бы из ниоткуда в никуда. София обводила сплошными линиями свои собственные высказывания, пунктирными – воспоминания, пожелания. Сопутствующие этому мысли обрамлялись штриховыми линиями – так она фиксировала свои умственные упражнения. Теперь София не просто в точности знала, когда произошло то или иное событие, но и что она в тот момент думала.
Действуя мягким грифелем и кончиками пальцев, она принялась заносить на бумагу события четырнадцатого июня. Сразу появился набросок противных усов Руперта Миддлса. София тут же обвела их жирной чертой, с презрением отгораживая от всего остального.