Высокий он мужчина, статный, с благородной проседью в густых волосах. Мягкие черты лица выдавали его незлобивый характер.
– Ну как скажешь, – пожал плечами Гриша. С отцом легче согласиться, чем спорить.
– Папа хочет сказать, что тебе пора увольняться! – вставила мама.
– Хорошо, уволюсь. Но не сейчас… Поставлю точку, тогда видно будет… Могу даже слово дать…
Гриша шел наперекор отцовской воле, но при этом прекрасно понимал, что дослужить ему не дадут. Взрослеет он, душа черствеет, сжимается, и все меньше места в ней для романтики. Он всего лишь взрослеет, а отец стареет и все больше нуждается в преемнике. Ему помощник нужен, а чтобы им стать, Гриша должен был освоить отцовский бизнес. А это прежде всего время… Уйдет он со службы. Рано или поздно уйдет. И он это понимает…
Но без дембельского аккорда уходить со службы как минимум неприлично. А у него как раз есть возможность отличиться – вытащить майора Одинцова из дерьма, в котором тот оказался. Это и будет красивой точкой в его полицейской карьере. А может, и крестом на его могиле. Ясно же, что Никиткин разошелся не на шутку, от него всего сейчас можно ожидать. Опасно с ним воевать, но именно поэтому Гриша не имел права отступить…
Он дал слово, успокоил родителей и с облегчением вздохнул, когда они ушли.
В палату тут же вошел Ожогин – усталый, нахмуренный, но не унылый. Ему Кустарев обрадовался.
– Ну что там? – взбудораженно спросил он.
– Что там? – удивленно повел бровью Юра. – Ты скажи лучше, что у тебя?
– Да вроде живой.
– Живой. Крови в тебя сколько влили, я думал, ты до сих пор отходишь.
– Ну, мне тут помогли… – усмехнулся Гриша, вспомнив о маме.
– Да уж, ситуация…
– Подкараулили они меня. Видно, услышали.
– Да нет, шел ты тихо. Ну, в смысле, не громче дождя. Учуяли они тебя… Повезло тебе, брат, если бы ты не выстрелил, мы бы вас и не услышали. А мог бы и не выстрелить… Да уж, фартовый ты парень. И от пули ушел, и преступника подстрелил… Гударев его фамилия, здесь он лежит, под охраной…
– Да слышал, говорили. Как он там?
– Дышит. И зубами скрипит. Говорить может, но не хочет.
– Под охраной?
– Понятное дело.
– Один?
– Один. А что?
– Охрану бы усилить надо. Меня к этому делу подключить можно.
– Он тебя ночью задушит.
– Не задушит.
– Сговорились вы, что ли? – усмехнулся Ожогин.
– В смысле? – не понял Кустарев.
– Одинцов сегодня в камеру к Макову подсел, по стенке его там размазал. Если бы не Саньков, убил бы…
– Узнал что-нибудь?
– Да не знает Маков, кто Татаринова «заказал». Сколков, говорит, знает, через него все шло. И Гударев может знать… Да и Маков может знать, а говорить не хочет…
– И Гударев не скажет. Что у него там, легкое задето?
– И легкое задето, и пулю вытаскивали.
– От наркоза отошел?
– Ну, говорить может, – кивнул Юра.
– Может, но не хочет… А если обезболивающее сделать? Наркозу если добавить? Пусть себе бормочет, а я слушать буду. И вопросы задавать можно… Вдруг сболтнет что-то.
– Идея, конечно, интересная. И задушить он тебя не сможет, если под наркозом будет. Давай так, сначала его… э‑э, обезболят, а потом ты подъедешь…
Ожогин ушел, а за Кустаревым пришли санитары. Они перевезли его в платную палату, где его ждал сюрприз. Гарнитурная стенка там стояла, дорогая кровать с ортопедическим матрасом, на стене висел плазменный телевизор, в углу ютился двухкамерный холодильник. А к технике и мебели бесплатно прилагалась Юля. Выглядела она эффектно, только вот уют не создавала. Смешно это или нет, но она собиралась остаться с ним на ночь – ухаживать за ним, подавать «утку».
– Какая «утка»? Я ходить могу… И уйду, – усмехнулся Гриша.
– Куда?
– На боевое задание.
– Издеваешься, – в утвердительной форме сказала она.
– В том-то и дело, что нет…
Он в нескольких словах обрисовал ей ситуацию, на что она кратко ответила:
– Ты псих!
– У меня даже персональные санитары есть, – усмехнулся он. – Сейчас они за мной придут.
– Хорошо, я с тобой. Или ты думаешь, что меня пугает общая палата?
– Ну, палата не совсем общая, трехместная. Но пугать она тебя должна. Преступник там, убийца.
– И что? Он же под наркозом.
– За ним прийти могут и убить.
– Кто?
– Киллеры, – совершенно серьезно сказал Гриша.
Он очень хотел застращать Юлю, вдруг она испугается и бросит его.
– Шутишь? – насторожилась она.
– А разве тот, кто в меня стрелял, шутил? Меня убить хотели.
– Ну, не знаю…
– Так ты со мной?
Судя по выражению ее лица, Юля хотела сказать «нет», но все-таки заставила себя кивнуть головой.
– Может, не будем рисковать? Я же ненадолго. Узнаю, что нужно, и вернусь.
– Ну, если ненадолго, – расслабленно улыбнулась она.
Гудареву сделали укол, он уснул, вернее, забылся в тяжелом наркотическом сне и никак не отреагировал на появление Кустарева – не видел его, не слышал.
Шло время, а он все спал.
За окном уже стемнело, а в палате горело дежурное освещение. Кустарев сам поднялся с постели, осторожно подошел к выключателю, щелкнул тумблером. Если гора не идет к Магомеду, ее нужно расшевелить…
Он тронул раненого за плечо раз, другой, но тот продолжал спать. Даже не заметался во сне, хоть бы слово в бреду вымолвил.
Гриша уже засыпал, когда Гударев заговорил.
– Любка, твою мать, ты куда? – пробормотал он.
– Слышь, мужик, нет здесь никакой Любки! – громко прошептал Гриша.
Гударев открыл глаза, невменяемо глянул на него и снова ушел в себя.
В десятом часу вечера появилась медсестра, включила свет, сделала Грише укол, пожелала ему спокойной ночи и ушла.
Кустарева потянуло в сон. Он понимал, что засыпать нельзя, заставлял себя держать глаза открытыми и все-таки заснул.
Проснулся он посреди ночи. От звенящей тишины. Дежурная лампочка слабо светила над дверью, в воздухе пахло лекарством и порохом… Порохом?!
Гриша дернулся, распахнул глаза, повернул голову к Гудареву.
Преступник лежал на спине с закрытыми глазами. Лицо спокойное, умиротворенное, только почему-то эти эмоции какие-то застывшие, и обращены они как будто в вечность. Гриша приподнялся на локте и увидел кровь на отвороте простыни, которая закрывала верхний срез одеяла. И на темном одеяле можно было разглядеть свежие бурые пятна. И несколько пулевых дырок в нем…