– Есть. Была. Есть.
– Вот и хорошо. А тут ты что делаешь?
– Не хочу туда. Мне тут спокойней.
– Тебе скоро уйти придется. Полежишь еще чуть-чуть – и вперед. Потом когда-нибудь вернешься.
– Почему?
– Мой хозяин придет. Он не должен тебя видеть.
– Какой еще хозяин? Сутенер?
– Лежи. Успокойся. Вот бульон, попей. Пей.
– Я не буду эту дрянь… Меня тошнит. Что за хозяин?!
– Не имеет значения.
– Ты что, вещь? Какой хозяин еще?!
– Дурак!
– Ты от этого удовольствие, что ли, получаешь?! От всех этих грязных мужиков?!
– Удовольствие… Хорошо бы, между прочим, и тебе помыться. Вставай, отведу тебя.
* * *
– Найдешь Леху? Брокера? Который меня сюда привел? Скажи, чтобы забрал меня. Ночевать где-то надо.
– Можешь… Можешь сегодня остаться. Хозяин не придет, наверное. Из-за этой войны… Сейчас не каждый день бывает. Хочешь?
– Где? Прямо тут? Или на той койке, где тебя…
– Тут. Поешь со мной? Грибы.
– Спасибо. Я не знаю, как… Я потом заплачу.
– Дай колено посмотреть. Мне тут мазь дали. Полежи спокойно.
– Холодно. И щиплет. Ай.
– А когда тебе так спину раздирали, не щипало?
– Там… Пожаловаться некому было. А тут – ты.
– Да.
– Что – да?
– Ты вот спрашивал. Почему я? Почему я шлюха. Как стала.
– Я не спрашиваю.
– А ты спроси. Мне не стыдно. Думаешь, ты один такой? Тут знаешь сколько таких? Одичавших. Одиноких. Которым некому пожаловаться. Их тянет всех ко мне. Ко мне, магнитом. Понимаешь? В меня. И если их не принять… Не дать им… Выплеснуть это все… Грязь, ужас свой… Злобу. Нежность. Они тогда совсем озвереют. Вы, мужчины, так сделаны. Они приходят ко мне такие – их трясет прямо от жизни. А я их успокаиваю. Мир им даю. Понимаешь? Мир. Утешаю их. Они потыкаются-потыкаются… Покричат… Позлобствуют… Поплачут… Утихнут. Ширинку застегнут. И могут еще немного пойти пожить без войны.
– Ты так говоришь… Так девочка не может говорить. Ты же девочка. Хрупкая. Изящная. Вот эти руки твои… Ручки…
– В борделе год за десять идет.
– Значит, мы с тобой ровесники?
– Ой, все!
– Мне нужно выпить. От облучения помогает. У тебя нет ничего?
– Мне тоже нужно.
* * *
– Подвинься.
– Ты разве не там собиралась ложиться? Не у себя?
– Двигайся давай.
– Я тут с тобой не смогу так просто лежать, учти. Ты себя в зеркале видела? Ты же красивая очень.
– Помолчи.
– Я не могу помолчать.
– Куда тебе, вояка? Ты-то видел бы себя в зеркале. Тебе сейчас ни до чего должно быть. У тебя вон волос не останется скоро. Будешь похож на своего Хантера, как мечтал.
– Ты в меня влюбишься тогда? Я хочу, чтобы ты в меня влюбилась.
– Зачем?
– Ну мне проще будет тогда жить и умирать.
– Помолчи. Повернись. Повернись ко мне.
– Ты… Нет, постой. Я так не хочу.
– Что?
– Не хочу, чтобы ты со мной из жалости. Из сострадания. Как со всеми остальными. Не надо со мной спать, потому что у меня волосы выпадают. Ясно?
– Хорошо, не буду. Видок, если честно, так себе. Завтра побреем тебя. Спокойной ночи.
– Погоди. А может, другие причины найдутся?
– Какие?
– Ну… Потому что в первый раз, тогда еще, тебе со мной было хорошо. Потому что я красивый, там, не знаю… Мужественный.
– Я не очень помню, как там было в первый раз.
– Дай еще глоток. И да, я думаю, я один такой. Хочу думать, что я такой один. Можно, я так буду думать? Хотя бы час?
– Пей.
* * *
– Все… Все… Все… Я все…
– Ты просто… Сумасшедшая… Я еще… Можно мне еще…
– Ты облученный же… Куда тебе… А?
– Не знаю… Мне еще тебя нужно. Может, организм думает, что в последний раз… А?
– Дурак. Тяжело.
– Это необъяснимо с точки зрения медицины. Это чудо. Но я вот опять…
– Ладно. Если чудо.
* * *
– Ты, кстати, очень красивая. Я говорил уже?
– Говорил.
– Твои брови особенно. И реснички. И глаза. А губы – вот уголки. И тут… Излом. Очень. И шея. Шейка. Ножки такие… Как спичечки.
– Так себе комплимент.
– И стрижка… Ну… Волосы.
– Сама себя перед зеркалом обкорнала.
– Знаешь, я пока тут тебя ждал, днем… Пока ты там… Пока тебя…
– Хватит.
– Я столько всего наслушался.
– Встал бы и вышел.
– Нет, подожди. И вот мне сейчас столько хочется тебе сказать… И что ты потрясающая, и что мне с тобой было так хорошо, и что с моей женой мне так давно не было, и что я хочу тебя отсюда забрать и заберу, когда смогу… А это все тебе сегодня другие уже сказали.
– И вчера тоже.
– И вчера еще.
– Так что? Ты ничего мне из этого не скажешь теперь?
– Сказать?
– Лучше воды дай. Вон стоит.
* * *
– Крестик… Ты веришь?
– Не знаю. А ты веришь?
– Раньше не верил. Как-то оказался у Свидетелей Иеговы. Было так глупо и смешно. После этого долго еще… Как подумаю… Да. А сейчас… Да, наверное. Я… Молюсь иногда. Часто. Ну не то чтобы прямо молюсь… А прошу что-нибудь. Давай, Господи, так: ты мне это, а я тебе это.
– Хочешь, то есть, с Богом добазариться. Как все мужики.
– Опять ты?
– Ай!
– А женщины не так?
– Не так.
– А как?
– А так, что если и Бога нет, то тут вообще держаться не за что, в метро этом. Тогда совсем труба. А Он… Прощает. Он говорит: потерпи. Тут надо потерпеть, но это ради дела. Да, люди мучатся, люди умирают. Но это не просто так. Это испытание. Его нужно выдержать. Ты не пачкаешься, ты очищаешься. Просто помни обо мне. Мне всегда можно выговориться. Я сам говорить не умею, но со слухом у меня все в порядке. Извиниться хочется – передо мной извинись. Позлиться – тоже можно. Давай. Ударь меня. Не держи в себе. Хочешь кого-нибудь любить – люби меня. Я тебе и отец, я тебе и жених. Иди ко мне на ручки. Я все вынесу. Я и не такое выносил. Понимаешь? Земля без Бога – не круглая, а как гравий. Одни углы, одни острые края. Это Бог ее круглой делает, гладкой.