– По-моему, ты неправильно все понимаешь, – наконец сказал Коннорс.
– Вот как?
– Речь идет не об улучшении нашего будущего. Речь идет о…
Он осекся. Во второй раз они коснулись того, о чем он не мог говорить. Или, по крайней мере, не хотел.
– О чем? – спросила она.
– Необходимо сделать кое-что, пока еще не слишком поздно.
– Не слишком поздно для чего?
Коннорс не ответил.
Только бросил взгляд на часы.
Обеспокоенно посмотрел им в глаза.
– Сейчас в парламенте собирается весь Совет. Вам надо увидеть это сначала.
Ларс-Эрик Пальмгрен миновал маленький мост, оставив за одним окном от себя уже покрытый тонким льдом залив Неглинге, а за другим по-прежнему не сдающийся морозу залив Полнес.
Это иллюстрировало его щекотливую ситуацию лучше, чем он хотел это признать.
С одной стороны. И с другой стороны.
Он сжал зубы, переключил передачу с целью увеличить скорость, прекрасно сознавая, что дорога скользкая и что тем самым он подвергает себя смертельной опасности, словно пытаясь доказать себе, что смерти ему в любом случае не избежать, а если он верил в обратное, то просто трус, и никак иначе его не назовешь.
Он отказался помочь Кристине.
Это мучило его с тех пор, как все случилось, с того момента, когда он поднялся и покинул кафе, оставив ее там. И знал, что поступает неправильно, уже делая это, но какой у него оставался выбор? Его напугал нежданный разговор, когда ему позвонили, рассказали о Саре и просто положили трубку. Он ведь знал: что бы ни происходило, речь шла о чем-то неприятном, непостижимом и очень серьезном. А сам он был пылинкой, обычной мелкой сошкой.
Пальмгрен скосился на свой мобильный телефон.
Он лежал на пассажирском сиденье и перекатывался из стороны в сторону по мере того, как автомобиль поворачивал в различных направлениях, или же просто ему было стыдно за владельца, позволившего страху одержать победу над всем, что он считал для себя важным.
Верностью. Мужеством. Дружбой.
Сейчас Кристина находилась в Амстердаме.
Он видел ее по компьютеру. Не в прямом эфире, когда все случилось, а через кликабельный видеоотрывок под жирными черными заголовками. Она рассказывала об авиакатастрофе, но что ей вообще делать в Амстердаме? Если только она не оказалась там в поисках Вильяма?
Вроде бы он ничего не должен был им.
Обычный пенсионер, вдовец, оставивший службу в оборонительных силах, сейчас привлекаемый только время от времени в качестве консультанта.
Как он смог бы помочь им, даже если бы захотел?
Что смог бы сделать?
Но как он мог отказаться?
Кто он тогда? Он знал ответ.
На сиденье рядом с ним валялся мобильный телефон, содержавший по меньшей мере четыре неотвеченных звонка от Кристины Сандберг.
Ему осталась только сотня метров до дома.
И тогда ему следовало перезвонить ей и помочь, о чем бы она ни попросила.
Прошло уже более часа с тех пор, как Лео сфотографировал конверт и отправил снимок в редакцию в Стокгольм, когда телефон Кристины наконец завибрировал на столе перед ними.
– Вам явно пришлось попотеть, – сказала она, когда ответила. – Вы что-нибудь выяснили?
Двое мужчин напротив не спускали с Кристины глаз.
Смотрели, как меняется выражение ее лица.
Сначала оно было вопросительным. Потом стало серьезным.
А она слушала молча. Довольно надолго.
– Я… – начала она наконец в качестве ответа на вопрос, прозвучавший с другого конца линии, прежде чем поняла, что не знает его, и осеклась. Бросила быстрый взгляд на Альберта: – Где я?
– Харлем, – сообщил он. – К западу от Амстердама.
– Им что-нибудь известно? – спросил Лео, но Кристина подняла руку, покачала головой, растопырила пальцы, прося его помолчать. Речь шла не о конверте. А о чем-то значительно более важном.
– Харлем, – передала она дальше. Выпрямилась на своем стуле и отвернулась от них, чтобы больше никакие вопросы не мешали ей.
Слушала. Кивала. Слушала.
– Когда это случилось? – спросила она. И, не дожидаясь ответа, обратилась в зал: – Можно сделать погромче?
Огляделась, а потом поднялась и повысила голос:
– Сейчас… телевизор можно погромче?
Что-то в ее взгляде заставило усталого мужчину за стойкой бара повернуться к плоском экрану за его спиной. И как только он сделал это, от его полусонного состояния не осталось и следа.
Он отыскал пульт дистанционного управления среди бумаг и ключей около кассового аппарата, направил его на телевизор, не без труда нашел пальцем правильную кнопку.
Увеличил громкость. Не отрывая взгляда от экрана.
Секундой спустя все разговоры в заведении стихли.
Вильяма и Жанин провели в парламент в полной тишине, они заняли места позади круга из синих стульев и подняли глаза на экраны, висевшие перед ними.
Все взгляды обратились к Коннорсу, и он коротко кивнул в ответ.
Они здесь, и они с нами.
Никто ничего не сказал, но в воздухе витало недовольство, скептическое настроение, поэтому мужчины в военной форме не сразу снова повернулись к мониторам.
Это противоречило правилам. Гражданским было не место здесь. Во всяком случае, сейчас.
Но если все зашло так далеко, как все считали, другого выхода просто не оставалось.
Уже больше нечего было защищать, держать в секрете, и уже не играло никакой роли, увидят Вильям Сандберг и Жанин Шарлотта Хейнс все сами или узнают о случившемся потом.
– Они понимают, что нам надо? – спросил Франкен.
Они с Коннорсом стояли в стороне, разговаривали тихо и старались держаться как можно спокойнее. От них требовалось демонстрировать единство во мнениях, другие не должны были догадаться о наличии каких-то противоречий между ними, особенно сейчас.
– Никто не в состоянии понять, – сказал Коннорс.
Франкен кивнул. Это была чистая правда.
На больших экранах бок о бок теснились репортажи новостных каналов и изображения всевозможных интернет-страниц. И все заголовки касались одной и той же темы.
Огромная больница на карантине. Здание Слотерваартской больницы в оцеплении.
Больница закрыта из-за вспышки странного заболевания.
Они предвидели такой поворот событий, и час настал, сценарий уже давно существовал на бумаге, даже если в нем отсутствовало название лечебного заведения, а в качестве места действия стояло «Средний по величине европейский город». И они неоднократно дискутировали, меняли его и принимали решения, малопонятные даже тогда, когда все происходило лишь теоретически.