Она направилась в сторону уже мигающей огоньками Лисановки, немного ускорив шаг. То, что волк не напал сразу, вселило надежду, что может и обойтись. И вообще дело было необычное. Волки в окрестных лесах, конечно, водились, но так близко к человеческому жилью не подходили, обычно только лисы таскались по огородам. Видимо, голод заставил. Хорошо еще, не вся стая. Да, кстати, и где стая – волки ведь стаями живут?
Анна Витальевна оборачивалась еще несколько раз, и продолжала разговаривать с волком на ходу. Она рассказывала про сына и то, как смешно он шепелявит и ходит вразвалочку – «як моряк», и про мужа, и про это поле, на котором летом работают всем колхозом. А волк следил за ней, держался на том же расстоянии, не отставал, но и ближе не подходил. Палкой замахнуться на него она боялась: испугаться не испугается, а вот защитить щенка захочет, и тогда точно не миновать беды. Одна была надежда – добраться поскорее до деревни. Или встретиться кто, или просто огни и запах человека заставит волка одуматься и поостеречься.
Но до деревни она не успела. Когда до первого дома оставалось метров четыреста, она сделала еще один шаг и поняла, что дальше что-то мешает.
– Шо это… – и поняла, что челюсти волка сейчас сомкнутся на ее лодыжке. Он пока только немного прихватил ее ногу, но этого было достаточно, чтобы женщина вросла в место.
– Ты шо, ты шо… – забормотала она. – Мы ж поговорили, ты меня знаешь уже… Волчок, миленький, отпусти… Сынка у меня, махонький… Як твой… Пусти.
Он держал ее ногу зубами, несильно, но и не думал разжимать челюсти.
– Давай меняться, – чуть не плача зашептала она. – Меняемся, а? Ты меня не тронь, а я вам еды вынесу. Правда, вынесу, ты только отпусти. А? Волчок…
На что она надеялась, пытаясь договориться с диким зверем? Она все продолжала говорить и говорить, обещая еды, если он отпустит. И самое удивительное, что зверь ее, кажется, понял. Он раскрыл пасть, отпустил ее ногу и отступил на шаг. Завалился на мохнатый зад, и глаза его мигнули желтым огнем, мол, иди.
– А… Ага… Ну, я тогда пошла, ага, – после первой оторопи спохватилась Анна Витальевна и припустила к деревне. Через плечо она косилась, но волк и волчонок ее больше не преследовали.
Не чувствуя под собой земли, она долетела до хаты, ворвалась, румяная, расцеловала мужа и маленького сынишку. Муж не мог понять, отчего такая радость, а она не говорила. Поставила картошку в печь, сходила в погреб. Сердце трепыхалось от счастья, и она поняла, как это здорово, когда от печи идет сонное тепло, потрескивают дрова, а муж шуршит газетой.
Вот, наконец, и ужин был готов и съеден. Сын копошился на полу, играя вырезанными из деревяшек корявыми солдатиками, издавал свои детские звуки, уютные и родные. И вдруг сердце у Анны Витальевны кольнуло. Потому что где-то ждал другой ребенок, поскуливая, и живот у него сводило от голода. Женщина попыталась отмахнуться, но мысль, раз поселившись в голове, уже никуда не уходила. Она видела перед собой белую пустыню в лунном свете, рыжеватые подпалины на сером меху, требовательные желтые глаза:
– Ты обещала. Мы договорились.
Она подскочила, стала одеваться. Сказала мужу, что к соседке на пять минут, накинула платок, полушубок, валенки, выскочила на двор. Потопталась у курятника, зашла – и недрогнувшей рукой свернула головы двум курам. А потом побежала.
На краю деревни она перевела дух, всматриваясь в белое поле. Она не сразу увидела их – ждущих на том же месте, где расстались. Волк и волчонок. И почти с радостью направилась к ним. Когда она подошла ближе, волк настороженно встал, волчонок завертелся рядом.
– Вот… Прости, что так долго… – и кинула им обе куриных тушки. Волк пугливо отскочил в сторону, но тут же щелкнул зубами, подхватил одну курицу, другую, и резво затрусил обратно, к краю поля. Волчонок, высоко подпрыгивая в сугробах, припустил за ним.
Анна Витальевна стояла и улыбалась…
А вернувшись домой, сокрушенно поведала мужу, что в курятник забралась лиса и утащила двух кур. Что, в общем-то, не было такой уж сильной неправдой.
Костя умел рассказывать. Без театральщины, негромко. Катины глаза вслед за ним видели выстуженную февральскую ночь, когда по дороге метет белая крупа, Катина кожа ощущала покалывание морозного воздуха – хотя в кухне висела духота. Из-за ливня нельзя было распахнуть окна и впустить в дом мягкость июльской ночи.
Костя улыбнулся Кате и незаметно сжал ее пальчики. Словно в ответ на это, в кресле шевельнулась Алена. Она подсела к столу, и в дрожании свечи стало видно ее лицо. То ли от усталости, то ли от переживания Костиного рассказа, оно стало еще выразительнее. В скудном свете пляшущего свечного огонька черты ее были ярче, от ресниц падали длинные трагические тени, синева залегла на тонких веках, а губы налились темной кровью. Катя с трудом узнавала ее. Но от взгляда на Костю на Аленино лицо набежала тень, как от дурной мысли.
– Мам, ты как? – Катя внезапно подумала, что ей нехорошо.
– Я? Нормально. Почему ты спрашиваешь?
Катя пожала плечами. В этот момент Костя сообразил, что стало тихо – перестал дождь. Он быстро поблагодарил Алену за ужин и заботу, натянул почти просохшие вещи и, шепнув Кате «до завтра», ушел. В вечерней воцарившейся вдруг тишине звонко хлопнула о косяк калитка.
Катя тут же обернулась, почти подскочила к матери, улыбнулась:
– Ну? Ну как?
– Что «ну как»?
– Костя! Как тебе Костя? Ты же хотела его увидеть? – чуть не приплясывала от нетерпения девушка. Алена качнула головой. Неопределенно. Распахнула окно, впуская влажный запах ливня, теплой земли, листвы.
– Сколько ему лет?
– Двадцать два вроде бы. А что?
Алена поморщилась:
– Голова разболелась. Это все жара…Давай-ка спать…
Она легонько поцеловала Катю в лоб и скрылась за дверями своей комнаты, оставив дочь в полном недоумении.
Назавтра была суббота. Заспанная, еще не вполне проснувшаяся, Катя вышла на крыльцо, чувствуя, как от солнечного света хочется чихать, и босиком направилась к калитке. Только на полпути она сообразила с разочарованием – суббота. А значит, пуст сегодня почтовый ящик, расчудесный ящик в веселую желто-оранжево-зеленую полоску. Костя сколотил и выкрасил его вот уже как полторы недели, как только обнаружил, что в старом, жестяном и синем, дно проржавело до дыр. Ящик висел в ограде, а на улицу теперь выходило только широкое отверстие – куда шире, чем нужно для газет и писем. Костя сделал его специально, чтобы готовить Кате маленькие сюрпризы. Он успевал, пока она спит, перед работой оставить там букетик аптечной ромашки, или смешной рисунок с надписью «Утро!», корягу, газетный кулек с диковинной желтой малиной, уродливую картофелину, а когда выкраивал копейку, то и какое-нибудь роскошество типа «баунти». Утром первым делом она выскакивала во двор и обязательно заглядывала в почтовый ящик в ожидании весточки от него. И каждое утро нехитрый сюрприз убеждал ее снова и снова, что Костя Венедиктов – особенный, и других таких нет.