Внезапно тело под ним зашевелилось. Однако он продолжал нажимать на грудь трубача, как ему и велели.
– Мари! – вдруг прокричал музыкант, похоже, в полном замешательстве. Алессандро надеялся, что его усилия помогут больному осознать, что с ним произошло.
– Что ты делаешь? – на местном диалекте немецкого прокричал трубач, с выпученными как у разъяренного угря глазами.
Алессандро местного диалекта не понимал, но догадался, что мужчина спрашивает, который час.
– Сейчас ночь, – ответил он, не зная точного времени. Он чувствовал, что лучше занять больного разговором. – Нет ни луны, ни соловьев, но все хорошо, и барсук у себя в норе.
Тонкий итальянский голос, густой запах овчины, покачивание гондолы, шипение воздуха, темнота, боль и растерянность сломали простого оркестранта из Фёльса: он запаниковал. Решил, что это кошмарный сон и его жизнь висит на волоске, а спасение зависит только от одного: удастся ли ему избавиться от маленькой горгульи, которая сидит на нем, сложив крылья за спиной, будто летучая мышь, и то и дело давит на грудь. Эти дьявольские существа все знают и отличаются невероятной жестокостью, потому что боль в сердце приносит наибольшие страдания.
– Waldteufel! – прокричал он. – Лесной дьявол! – Сел и потянулся к Алессандро. Обеими руками, большими и толстыми, с пальцами-сосисками схватил тонкую шею мальчика и сжал мертвой хваткой, показав тем самым, что он не только жив, но, судя по всему, еще и вполне здоров.
Когда Алессандро почувствовал, что голова его наливается кровью, он вспомнил, что случилось с ртутным термометром, который он положил в кухонную духовку. Если бы он смог дотянуться, то дернул бы трубача за уши, или ударил кулаком в зубы, или вырвал бы ноздри, да только руки его хватали воздух перед лицом нападавшего.
– Грязная тварь! Отвратительное создание! А-а-а! Мразь! Мразь! – ревел трубач.
В поисках оружия Алессандро нащупал термос. Переложил из левой руки в правую. Затем ударил своего мучителя. После удара и звона разбившегося стекла ничего не произошло, разве что руки на горле мальчика сжались еще сильнее.
Зная, что долго ему не протянуть, Алессандро из последних сил пытался открутить крышку. Поваренок, который ее наворачивал, не подумал, что открывать термос придется мальчику. Но все-таки Алессандро ее отвернул, и крышка полетела в пропасть. Из горлышка поднимался пар, обжигая руки.
– Отпусти меня, – скорее подумал, чем произнес он, потому что воздуха в легких уже не осталось. Толстый трубач отреагировал на жалкие хрипы Алессандро еще сильнее сжав пальцы, и мальчик понял, что шея у него сейчас просто сломается, но в следующее мгновение ощерился и швырнул открытый термос в лицо душителя.
Раскаленный чай и осколки стекла попали точно в цель. Трубач закричал, разжал руки и повалился на спину. Ударился затылком о деревянный пол и потерял сознание. Забыв, где он находится, Алессандро метнулся в сторону и перевалился через борт в пустоту, но, как и говорил управляющий отеля, привязали его крепко, так что он просто повис в воздухе рядом с гондолой.
– Мама! – закричал Алессандро, едва не рыдая, но потом понял, что ведет себя глупо, поскольку рядом никого нет и он сам должен сделать то, что, по его мнению, необходимо.
И хотя Алессандро боялся посмотреть вверх (а вниз – уж тем более), он поднял руки и нащупал край гондолы. Помогая себе ругательствами, почерпнутыми, главным образом, в четвертом классе Академии Святого Петра в Риме, сумел забраться в гондолу.
Трубач недвижно лежал на овчине. Возможно, и мертвый, но умер он или нет, Алессандро поручили массировать ему сердце. И он вновь начал ритмично нажимать на грудь трубача. Изредка прерываясь, чтобы выбросить из гондолы сначала термос, а потом осколки стекла.
Трубач не умер. Он шевельнулся. Ветер стих, и теперь, проплывая над вершинами сосен, Алессандро слышал шум двигателя, работающего чуть ниже гондолы.
На обратном пути Алессандро улегся на овчину. В тепле и безопасности, испытывая отвращение к случившемуся, гадая, как это трубачу удалось выскочить из гондолы на нижней станции канатной дороги и убежать. Но он знал, что наверху его все равно встретят как героя. Этого не избежать. Его отведут в дом и будут приветствовать полчаса, пока он не закончит обед. Покончив с этим, он поднимется не в свою комнату, а в комнату блондинки в бархатном платье. Она пригласит его в свою постель, где они и проведут всю ночь в темноте, вдвоем, прижимаясь друг к другу, не шевелясь. Их сердца сольются навеки, а потом они поженятся. Конечно, встанет вопрос, где они будут жить: в Риме или Вене. А может, в Париже – хороший компромиссный вариант. Он решил, что ее зовут Патриция.
Алессандро услышал приветственные крики, когда гондола поднялась над плато, уже очистившееся от облаков, но не столь громкие и бурные, как он ожидал. Значения это не имело, потому что главный прием ждал его в обеденном зале. С оркестром, ярким светом, флагами и пылающими каминами.
Адвокат Джулиани передал винтовку солдату и наблюдал, как управляющий отеля отвязывает мальчика. Обед закончился, сказали Алессандро, но ему что-нибудь приготовят и обслужат на кухне. Он захотел только десерт. Пусть и худой как щепка, он предполагал, что, наевшись, станет слишком толстым, чтобы улечься в кровать Патриции.
В обеденном зале «Шлернхауса» его встретила темнота. Все поднялись наверх, за исключением нескольких солдат и проводников, которые сидели вокруг жаровни с тлеющими углями в комнате проводников и говорили о войне. Сверху доносились звуки цитры: кто-то играл для принцессы.
Никто его не приветствовал. Проводники посмотрели на него лишь потому, что вышагивал он очень уж торжественно, а поваренку, оставленному, чтобы обслужить его, не терпелось уйти к себе, потому что вставать предстояло в четыре утра.
– Расскажи, – попросил адвокат Джулиани, – как все прошло. Почему разлился чай? В записке, которую они прислали с тобой, указано, что герр Виллгис пробежал всю дорогу к дому. Это меня поражает… Хорошо, – продолжал отец Алессандро. – Я понимаю, почему сейчас тебе не хочется говорить. Я иду спать. Если хочешь, завтра мы можем уехать домой.
Алессандро кивнул.
Поваренок поставил на стол кусок шоколадного торта «Захер», снял фартук и направился к комнатам для обслуги, пробормотав на прощание: «Грязные тарелки поставь в раковину, чтобы крысы не шмыгали по столам». Оставшись на кухне в одиночестве, чувствуя, как мужество начинает его покидать, Алессандро решил, что должен разыскать Патрицию до того, как страх возьмет над ним верх. Ему хотелось улечься в кровать, но образ прекрасной, застенчивой, белокурой девочки заставил подняться. Его так трясло, когда он ставил грязную посуду в раковину, что вилка позвякивала о тарелку, а чашка – о блюдце, будто нес их не мальчик, а немощный старик. Затем походкой человека, идущего к виселице, Алессандро двинулся к лестнице. Ему хотелось обнимать девочку, целовать, вдыхать ее дыхание, он нащупал в темноте перила и начал подъем на верхние этажи.