Днем солдаты Leibregiment загораживали путь к номерам, занятым принцессой и ее свитой, и никто в мире, даже крошечный июльский комар не проскочил бы мимо них, но ночью они по непонятной причине вышагивали взад-вперед, обходя отель через равные промежутки времени, так что мальчику в шерстяных носках не составило труда проникнуть в закрытое для посторонних крыло, где ему осталось только выбрать нужную дверь из двадцати, расположенных по обе стороны коридора.
Шансы найти ее до того, как обнаружат его самого, были невелики: двери, не отличающиеся одна от другой, темнота, времени в обрез, потому что солдат мог вновь появиться в коридоре в любой момент.
Выбрав наугад дверь посередине, он уже собрался взяться за ручку, когда изнутри до него донесся скрипучий голос: «…Гизелле! Но Германна раскусят за неделю. Через год я стану фаворитом при дворе, и тогда они все у меня попрыгают. С другой стороны, никто еще не разбогател, подливая чернила осьминога в стакан для питья, и император любит фон Шафтаузена… напрасно, разумеется…» – Мужчина за этой дверью определенно не собирался спать и никак не мог быть Патрицией.
Алессандро двинулся к двери в конце коридора. Медленно, осторожно повернул ручку, приоткрыл дверь, заглянул в комнату. В свете луны, выглянувшей из-за облаков, лежала огромная, раздувшаяся женщина, со щелями между зубами, толстыми мясистыми губами, свиным носом и ушами, напоминающими рог для пороха. То ли служанка, то ли несчастная родственница императорской семьи, которой предстояло всю жизнь прятаться на верхних этажах дворцов и гостиниц.
Закрыв дверь, Алессандро уже смирился с мыслью, что Патриции ему не найти, но глаза его привыкли к густому сумраку, и он увидел, что около каждой двери стоит пара туфель или сапог. Обычно никому не разрешалось ходить в обуви по «Шлернхаусу», и ее оставляли в специальных ячейках под лестницей, но туфлям и сапогам придворных дозволили спать рядом с их хозяйками и хозяевами.
По обуви не составляло труда определить, кто за дверью, дама, кавалер или слуга (последних выдавали характерные пряжки). У одной двери обувь отсутствовала: вероятно, принцесса имела право подходить к кровати обутой. Одну пару туфель, безусловно, женских, не поставили аккуратно, а просто бросили, как будто их владелице хотелось побыстрее добежать по холодному полу к теплой кровати. Алессандро приблизился к этим туфлям, как к священной реликвии. Они валялись перед последней дверью в конце коридора, около окна, напротив той двери, за которой в лунном свете почивала уродина. Его зачаровала и небрежность, с которой их сбросили, и сами туфли, чуть поблескивающие в лунном свете. Он даже задался вопросом, сможет ли он любить Патрицию так же сильно, как ее волнующие случайные следы.
В дальнем конце коридора показался солдат. Поставленный перед выбором: любовь или смерть, юный Алессандро повернул ручку и нырнул в комнату, бесшумно закрыв за собой дверь.
Патриция лежала под серебристым атласным одеялом, залитая лунным светом. Она выглядела иначе, без косичек, с золотыми волосами, разметавшимися по подушке. Открыла глаза, когда он вошел, и не отрывала от него взгляда, пока он приближался к кровати. Сама не двигалась, но на лице не читалось испуга.
Он приложил палец к губам. Ее рука появилась из-под одеяла, и она повторила его жест. Это была игра, но и нечто большее, чем игра.
– Ты говоришь на итальянском? – прошептал он.
– Да, – ответила она, тоже шепотом. – Мы ездим в Италию каждую весну.
– Ты меня помнишь?
– По Италии?
– Нет, по сегодняшнему вечеру.
– Нет, – солгала она.
– О! – Он сразу расстроился. – Я видел тебя в обеденном зале.
– Как тебя зовут? – спросила она.
– Алессандро Гарибальди, – ответил он.
– Ты родственник Гарибальди? – Большинство людей, которых она знала, были родственниками тех, о ком она где-то слышала.
– Я его самый младший сын.
– Но он же давно умер!
– Да. Не забивай себе этим голову. Он был отцом моего брата, а дядя его жены был братом бабушки моего кузена. Что за странная женщина спит в комнате напротив?
– Ты заглядывал во все комнаты? – спросила девочка в удивлении и, к радости Алессандро, с ревностью.
– Случайно открыл дверь.
– Это Лорна. Моя кузина. Она прячется, потому что такая страшная. Это так печально, но она милая, и я ее люблю. Она мне читает.
– Посмотри, что делают облака, когда закрывают луну. От этого у меня кружится голова.
– Ты замерз? – спросила она, и любой, кроме мальчика, который отчаянно хотел сделать то, что она ему предлагала, трактовал бы этот вопрос однозначно.
– Нет, – ответил он, дрожа не от холода, а от возможности отказа и ужаса согласия.
– Ты можешь залезть сюда, – предложила она, хотя эти слова дались ей нелегко. – Если хочешь… – Она приподняла одеяло, и он запрыгнул в постель.
В кровати было тепло. Больше, чем тепло. Пуховая перина, ее фланелевая ночная рубашка, толстое одеяло, его шерстяная одежда, носки из альпаки, он попал прямо-таки в духовку.
Алессандро не знал, что и делать. Когда она положила голову ему на грудь, в его сердце разразилась буря эмоций. Он поцеловал ее волосы. Как сладко они пахли и на ощупь были такими мягкими!
Но моменты предельного совершенства так же уязвимы, как и зеркальная поверхность озера на заре. Внезапно и против желания ему стало тревожно, потому что отец не знал, где он. Может, адвокат Джулиани спустился вниз, обнаружил пустую кухню, вышел из отеля, чтобы спросить у поварят, живших в отдельной пристройке, где Алессандро, и заблудился в тумане и холоде. Мальчик поморщился, представив, как отец, ничего не видя перед собой, идет по лугу, в опасной близости от края пропасти. А может, просто лежит в кровати, думая и вспоминая, в такие моменты он всегда казался сыну ужасно грустным.
У Алессандро не оставалось выбора, кроме как возвращаться к себе. Конечно, сейчас он блаженствовал – и чувствовал, что рожден именно для того, чтобы оказаться в постели Патриции, но понимал, что его долг – оставить Патрицию и вернуться к отцу, который не мог похвастать столь же ангельской внешностью, учитывая козлиную бородку римского адвоката, толстые руки и намертво въевшийся запах трубочного табака. Но этот крепкий мужчина ранимостью превосходил девочку, лежавшую рядом с Алессандро. Он знал даже в этот момент, что мир находит способы помучить адвоката Джулиани, какие его сын и представить себе не может. И если кто может противостоять миру, так это дети. От девяти до одиннадцати лет.
Размышления Алессандро прервал резкий скрип поворачивающейся дверной ручки. Кто-то не считал необходимым прятаться за бесшумностью шагов в носках из альпаки.
Он нырнул под одеяло. Что бы ему теперь ни грозило, он мог только приветствовать появление нового персонажа. Теперь, когда он забился под атласное одеяло, Патриция нежно прижимала его к себе, обещая полную защиту. Алессандро млел от прикосновения ее рук, которые поглаживали его, пока она разбиралась с незваным гостем, точнее, гостьей. Именно такое грезилось Алессандро, когда он думал, что их сердца сольются в одно.