– Илья, вы не могли бы к нам подойти.
Не смотря на свою округлую тушку и хромоту, кудрявый Илья весьма ловко выскочил из своего золотистого джипа и, прихрамывая, покатился к «волге»
– Дачу мы берем. – Наконец раскрыл рот седоватый господин.
Ерожин с трудом расслышал его голос, хотя находился не больше чем в четырех метрах. Этот голос Петру Григорьевичу показался знакомым. Если бы сыщик услышал еще хоть одно слова, он бы точно вспомнил, где этот голос слышал. Но ни одного слова седоватый больше не сказал. Он уселся за руль, не спеша, завел двигатель, включил фары, и медленно покатил в сторону Рублевки.
Кудрявый дождался, пока «волга» скроется из глаз, словно мячик, покатился назад к своему джипу и, обежав его вприпрыжку, принялся названивать по мобильному.
– Марысь, Тихий клюнул. Готов выложить лимон. – Закричал он в трубку. И Ерожин, наконец удостоверился, кому принадлежал капризный баритон. Когда и «джип» укатил, сыщик зашагал к дому, постоял возле него, огляделся и достал связку ключей… Песчаная дорожка вела к высокому крыльцу. Петр Григорьевич поднялся по ступеням, отпер входную дверь и очутился в просторном холле. Электричества он зажигать не стал. На маленьком, заваленном яблоками столике пылился остаток свечи в глиняном подсвечнике. Подполковник зажег свечу, взял подсвечник в руки и медленно побрел по даче. С дерева через окно, он гостиную как будто изучил. Но внутри все выглядело иначе. Кроме необъятной гостиной, Ерожин насчитал еще семь комнат внизу и четыре наверху. Неуловимое сходство дачи с городской квартирой, ощущалось сразу. Тот же аскетизм, массивная старомодная мебель, тьма книг в кабинете, фотография погибшей жены в круглых очках, с надписью «Нора» в правом углу и огромная кровать в спальне. Ерожин присел на кровать и принюхался. Ему показалось, что он почуял очень слабый запах тех же духов, что они с Наташей унюхали в спальне городской квартиры академика. Ночную рубашку синего шелка с явным запахом этих духов он тогда конфисковал. Сыщик попытался представить себе женщину, пользующуюся таким парфюмом, и не смог. Собственное предположение, что рубашка найденная им под подушкой в городской спальне и изысканные духи принадлежат бывшему работнику общественного туалета, теперь показалось сыщику сомнительным. Тогда в городе он еще не знал, чем занималась вдова до замужества.
Домой Петр Григорьевич ехал медленно. По дороге он пытался осмыслить полученную информацию. Если наследство, включая дачу и квартиру, досталось вдове, значит продажу дома в Барвихе затеяла она. Тогда какой Марысе звонил кудрявый толстячок? По тону, он докладывал хозяйке о клюнувшем покупателе. Но хозяйку дачи зовут Марина Васильевна. Может быть «Марыся» это ее уменьшительное имя? Нелегко представить себе, что бабу под шестьдесят, молодой человек величал Марысей. Возможно, Марыся хозяйка фирмы, в которой кудрявый толстячок служит. Такое вполне правдоподобно. Вдова поручила продажу дачи фирме. Начальницу фирмы зовут Марыся, а толстячок ее служащий. Если это и так, почему вдова спешит с продажей? На этот вопрос тоже находился резонный бытовой ответ – хочет деньги, вот и продает. И сыщик должен был признать, что его героическое лазанье по веткам, с явным ущербом для брюк и куртки, выглядело, по меньшей мере, глупо. Ничего злонамеренного на даче не происходило. Люди просто осмотрели дом на предмет его покупки, а он, как филин висел на елке. Чтобы делать выводы, надо куда больше знать о вдове и ее знакомых. Единственно, что прибавилось в его следственной копилке, так это цена дачи. Теперь он знал, что вдова академика может стать почти миллионершей. Но не смотря на всю видимую бесполезность своего поведения, у Петра Григорьевича возникло чувство, будто он дотронулся своими руками до ниточки, которая тянется к убийце Кирилла. Странным показалось подполковнику поведение главного покупателя. Человек готовый выложить за дачу пол миллиона долларов, помещение смотреть не пожелал, а все время «смотрин» просидел в кресле гостиной.
«Что-то во всем этом есть. Только у меня слишком мало информации» – Подумал сыщик, и решил, что еще раз наведается в Барвиху днем.
К своему дому на Фрунзенской набережной, Петр Григорьевич подрулил во втором часу ночи. Тихо, чтобы не разбудить жену, он сам открыл ключом дверь и, на цыпочках, вошел в переднюю. На полу белел листок бумаги. Ерожин нагнулся, поднял его и зажег свет в прихожей.
«Милый, мне кажется, что мое общество тебе приелось. Я уехала к папе Алеше в Самару и поживу там некоторое время. Отдохни от моей персоны, и подумай, нужна ли тебе жена». Дальше стояла подпись «Твоя Надя».
Обескураженный супруг прочитал послание и не снимая куртки, плюхнулся на стул. Он еще раз проглядел записку и машинально перевернул листок. На обратной стороне так же имелся текст. Но он был мелким, и Петру Григорьевичу понадобились очки. Он надел их и прочел всего одну строчку. «Доктор физических наук Семен Яковлевич Вишневский ближайший друг покойного академика Понтелеева, на похоронах стоял рядом с вдовой.» Дальше шел номер телефона и адрес Вишневского. Задание, полученное утром от мужа, Надя перед отъездом выполнила.
* * *
В Вильнюсе Фридрих Эдуардович Мюллер бывал не однократно, но в свободной Литве оказался впервые. Самолет старик перенес на редкость легко. Последние годы врачи ему летать не советовали, и профессор путешествовал железной дорогой. Поэтому усаживаясь в кресло самолета, он немного волновался. Но соседство Норы, которая сразу положила свою головку ему на плечо, Фридриха Эдуардовича от тревожных мыслей отвлекло.
– Я немного устала и если ты не возражаешь, подремлю. – Сказала Нора и прикрыла свои синие, бархатные глаза. Мюллер улыбнулся и затих. Все время полета, чтобы не разбудить свою очаровательную приятельницу, он боялся пошевелиться. Чемоданчик профессора с вечерним костюмом, неизменным стеганым халатом, несколькими рубашками и сменой белья, таможня открывать не стала. Нора, вообще, путешествовала только с дамской сумочкой. Им проштамповали паспорта и, пожелав приятного отдыха, выпустили за пограничный барьер. В зале аэропорта, к Норе сразу подошел высокий молодой человек, и широко улыбаясь, поздоровался.
– Знакомься, милый, Это Гундас, мой литовский приятель. Он любезно согласился помочь нам устроиться.
Гундас выхватил из рук профессора чемоданчик и, продолжая улыбаться, быстро пошел к дверям. Нора взяла профессора под руку, и они зашагали следом. Выйдя из дверей аэропорта, Нора остановилась:
– Давай здесь немного подождем. – Предложила она профессору. Через минуту к ним подкатил сверкающий лаком белый автомобиль. За рулем сидел литовский приятель Норы. Он вышел и галантно распахнул перед москвичами заднюю дверцу. Через пятнадцать минут они уже ехали по улицам литовской столицы. Фридрих Эдуардович с трудом узнавал Вильнюс. Новые торговые здание, обилие рекламы, все было другое.
– Господи, это же Пламенеющая Анна. – Обрадовался Мюллер, приметив, наконец, знакомый готический храм. Гундас подвез их к трехэтажному особнячку в старом городе. Ни рекламы, ни светящихся вывесок на фасаде профессор не увидел. Лишь сбоку от массивной двери с зеркальными стеклами имелась маленькая бронзовая табличка «Отель Валенсия». Как только их автомобиль притормозил, зеркальные двери раскрылись, и к ним вышел швейцар. Швейцар был одет в зеленый шитый золотом сюртук и высокую кепку с золотым вензелем. Лицо его оставалось каменным. Суровый страж подъезда забрал багаж из машины и внес его в холл. Профессор вошел за ним, и огляделся. Стойка администратора, мебель и даже дверцы лифта, все было здесь старомодно и шикарно.