– И что, вы так запросто скажете о своей статье мне? Конкуренту?
– Мисс Кромби, будем откровенны – вы мне не конкурент. Хотя бы потому, что вам врожденный такт и чувство приличия не позволит украсть чужую статью. – Джилл оценила комплимент кивком головы. – К тому же, тема моей статьи некоторым образом затрагивает вас.
– Меня?
– Да. – Журналист подлил ей кофе. – Вы ведь уже трижды были в доме номер 23 по Николаевской. Это значит – как минимум три интервью. А между тем, мистер Шварц никому не дает интервью, это всем известно, и исключений он не делает.
Джилл уже собралась поддеть мистера Томпсона фразой о том, что полгода назад Шварц подробнейшим образом общался с их практикантом, всего-то начинающим фотографом из рабочего класса, но тут до нее дошло. Выходило, что мистер Томпсон, или его люди, следят за домом Шварца? И эти три раза… Она постаралась взять себя в руки, не очень успешно, как оказалось – журналист напротив удовлетворенно улыбнулся и откинулся на спинку стула.
– Да, три интервью. Но пока напечатано только одно. А остальные… ждут своего часа? Возможно, их опубликуют двадцать третьего марта? – Он подмигнул.
– Двадцать третьего? – Пытаясь дышать ровно, переспросила Джилл.
– Двадцать третьего состоится торжественное открытие Проекта Шварца, на острове Св. Мартина. Но вы-то об этом, конечно, знаете. – Джилл кивнула с каменным лицом. – И, я так подозреваю, в этой статье, посвященной – позвольте мне выразиться высокопарно – Главному «Проекту» Проекта, будет нечто весьма интересное. Возможно, даже сенсационное.
– Так, – легонько улыбнулась Джилл, – выходит, я все-таки конкурент вам.
Томпсон засмеялся. Голос у него был приятный, глубокий, а смех – бархатистый. Словно летним днем волны обкатывали гальку.
– Тут вы меня уели, признаю. Хорошо, поговорим на равных. Что вы скажете в ответ на предложение написать совместную статью? Объединить наши усилия и знания? Я, конечно, допущен к священной персоне Шварца не был, но зато обошел множество других влиятельных и знающих людей, покопался в его личном деле, поспрашивал… провел почти пинкертоновское расследование. Если мы с вами поделимся тем, что знаем… это будет событие. В мире журналистики равное тому, что сам Проект будет значить для мира науки. Ведь, согласитесь, создать что-то принципиально новое – это неплохо, но его нужно еще и осветить. Согласны?
– С чем? – Поняв, что Томпсон не в курсе их отношений с Адамом, Джилл немного расслабилась. – Согласна ли я насчет освещения в прессе, или согласна ли я сотрудничать?
– Второе. – Коротко ответил журналист.
– Мне надо подумать.
– Замечательно. – Томпсон заулыбался. – У вас есть целый час на раздумья – как раз толпы на улице разойдутся. А ожидание нам скрасят эти чудесные пирожные.
– Я имела в виду – день, может два…
– Э, нет, мисс Кромби. Если вы когда-либо рассчитываете стать профессиональным журналистом, то должны уяснить одну простую вещь: в нашем деле время – это все. Ничего не откладывайте. Никогда не оглядывайтесь. Стремитесь только вперед, и максимально быстро. Скорость. Достоверность. Острая тема.
– А ваша тема… достаточно острая?
– Гораздо острее вашей словесной шпильки, – вернул ей язвительный взгляд Томпсон. – И про час – это я серьезно. Да, не пытайтесь у меня вызнать, о чем я пишу. Если вы согласитесь работать вместе – я поделюсь всем, что знаю, и рассчитываю, что и вы тоже. Если же нет – мы вежливо попрощаемся и разойдемся. Однако… – Томпсон наклонился вперед, глядя Джилл прямо в глаза. – Вы меня очень разочаруете, если откажетесь. Это будет означать, что в вас нет нужной для всякого хорошего журналиста жилки. Любопытства. Желания знать, что происходит.
Девушка промолчала. Она взяла пирожное, надкусила. Везет ей сегодня на посиделки в кафе. А корреспондент-то всячески старается скрыть свою отчаянную заинтересованность, заметила она. Если бы у него был хотя б малейший доступ к Шварцу… но, видимо, ему отказали – и не раз. Потому он так и давит на нее – вынуждая принимать решение здесь, сейчас. Но что это сотрудничество будет значить лично для нее? Ведь первым ее порывом было пойти к Адаму, то есть к Шварцу, и рассказать о слежке, и о том, что у американского журналиста есть некие важные сведения. Но теперь она задумалась. Адам говорил о проекте, секретном. О том, что он нужен Шварцу именно для этого проекта, и будет свободен, когда тот завершится. Но в этом Джилл сильно сомневалась. Такие люди, как этот русский «гений», так запросто своих рабочих лошадок не отпускают. За одним проектом следует другой, третий… Возможно, стоит помочь Томпсону развалить дело Шварца, чтобы Адам мог уйти. Хотя – отчего она решила, что сведения журналиста именно порочащие Проект? Может, Шварц скрывает лишь его размах, масштабность? Но нутром Джилл чуяла, что у Томпсона припрятано что-то грязное. Или даже криминальное.
В конце концов (и размышления об этом заняли не более десяти минут, во время которых Томпсон ей не мешал, сидел молча и смотрел в окно) Джилл приняла решение сотрудничать с американским журналистом. Если Шварц ничего дурного не замышляет, они с Томпсоном лишь первыми обнародуют сенсацию, а это хорошо и для нее, и для дядиной газеты. А если ученый скрывает нечто ужасное… что же, она поспособствует развалу его Проекта и, самое главное, освобождению Адама.
Ну и конечно, Джилл была честна с собой – в ней действительно задрожала та самая журналистская жилка. Любопытство, желание вытащить секреты на белый свет.
– Хорошо, мистер Томпсон, я согласна. – Сказала Джилл.
Журналист улыбнулся, ощерив ослепительно белые зубы.
– Зовите меня Гарольд.
На следующий день после памятного разговора Клюев, выйдя из дому пораньше, отправился первым делом к Певцову на квартиру, которую тот снимал неподалеку от фабрики. Дом был старый, скособоченный, переделанный под квартиры из чьего-то особняка; жильцы о нем заботились – перед подъездом разбили палисад, парадное было чисто выметено. Карл Поликарпович сверился с бронзовой табличкой у входа: «Певцов П. И. кв.8» и, кряхтя, поднялся по широкой мраморной лестнице на самый верх, почти под крышу. Помощник его снимал, как оказалось, чердак. Его утеплили, что в сочетании с слишком маленькими оконцами не позволяло воздуху циркулировать, и внутри было довольно душно; и потолок настелили, причем довольно низко, от чего Клюев, зайдя, тут же снял шляпу и все время ощущал, будто чуть ли не царапает его макушкой.
Певцов только встал, судя по наспех накинутому домашнему халату. Он робко улыбнулся начальству и сразу поставил чайник на плиту.
Карл Поликарпович огляделся. Петруша жил скромно, если не сказать, бедно. Фабрикант знал, что львиную долю своей зарплаты, между прочим, немаленькой, Певцов отсылал родне в Москву. Из мебели в «квартире» стоял шкаф, у окна, за занавеской, располагалась кровать. Множество книг лежало в коробках, подписанных аккуратным Петрушиным почерком: «Философия», «История», «Счетоводство». Присутствовал также стол, за который и уселся Клюев, поморщившись, когда стул под ним заскрипел. Дождался, когда Певцов, явно обрадованный его визитом, выставил тарелку с печеньем и разлил чай, и после этого заговорил.