Однако голова закружилась от доселе в этой стране еще невиданной свободы не только у некоторых авторов предисловий. Некоторые издатели оказались еще более смелыми. Так, в 1993 году и в 1996 году в восьмом томе десятитомного собрания сочинений Стефана Цвейга московского издательства „Терра“ появился и мой перевод „Вчерашнего мира“. Но радость моя была омрачена: перепечатка происходила по первому, еще доперестроечному (1987 год) изданию, на титуле которого написано: „Книга печатается с сокращениями“!
Австрийский писатель Стефан Цвейг принадлежит сегодня к наиболее читаемым иностранным авторам в России, и до сего дня имя Стефан Цвейг сохранило для читателя свое чарующее звучание. В то время как я пишу эти строки, я вспоминаю о встрече с читателями в феврале 1992 года (пятидесятилетие смерти Стефана Цвейга), на которой я читал отрывки из своего перевода „Вчерашнего мира“. Словно околдованные, сидели слушатели, когда я читал тот эпизод, который столь блестяще подтверждает знание Стефаном Цвейгом русской души:
„Ибо я не видел в России ничего более прекрасного, более волнующего, чем могила Толстого. Эта величайшая святыня расположена в лесу, в отдалении. Узкая тропинка ведет к холму – это всего-навсего прямоугольник насыпанной земли, не защищенный, не охраняемый никем, кроме нескольких больших тенистых деревьев. Высокие эти деревья Лев Толстой посадил сам – так сказала мне его внучка, когда мы стояли у его могилы. В детстве они с братом Николаем услышали от какой-то крестьянки поверье, будто место, где посадишь дерево, становится счастливым. И они посадили несколько саженцев – скорее для забавы. Лишь много лет спустя, уже стариком, он вспомнил это удивительное предсказание и завещал похоронить себя под теми деревьями, которые сам посадил. Воля его была исполнена в точности, и могила эта – самая волнующая в мире благодаря хватающей за душу скромности. Прямоугольный холмик в лесу, тонущий в листве, – nulla crux, nulla corona – ни креста, ни плиты, ни надписи. Великий человек, больше всех на свете страдавший от своего имени и славы, похоронен безымянным, так же как случайный бродяга, как неизвестный солдат. Никому не возбраняется приблизиться к его последнему пристанищу, легкая деревянная оградка не заперта. Никто не сторожит вечный покой того, кто не знал покоя, – он под охраной одного лишь людского благоговения. Обычно взоры привлечены к пышному убранству могилы, а здесь эта простота властно налагает запрет на всякое суетное любопытство. Над безымянной могилой шумит ветер, точно молитву читает, а вокруг – безмолвие, и можно пройти мимо, увидев лишь то, что здесь кто-то похоронен – русский человек в русской земле. Ни саркофаг Наполеона под мраморными сводами Дома инвалидов, ни гроб Гёте в герцогском склепе, ни памятники Вестминстерского аббатства не производят такого потрясающего впечатления, как эта затерянная в лесу, удивительно молчаливая, трогательно безымянная могила: только ветер шелестит над ней – ни слов, ни славы“.
Творчеству Стефана Цвейга и сегодня, в новой России, суждена долгая жизнь: истинный талант всегда современен – во все времена. И таким образом, произведения Стефана Цвейга и в посткоммунистической России всегда актуальны, они востребованы, и их снова и снова издают и читают».
Это был мой доклад на конгрессе, прочитанный в 1995 году в Зальцбурге. А теперь возвращусь к истории появления на русском языке «Вчерашнего мира».
«Для переводчика в той же степени, как и для автора, мучительно и больно, когда из его произведения изымают какие-то фрагменты, и, как правило, самые меткие. В случае со „Вчерашним миром“ – после того, как книга наконец-то впервые появилась на русском языке, – это прежде всего касалось посещения Стефаном Цвейгом Советского Союза в 1928 году, его высказываний о Зигмунде Фрейде, Теодоре Герцле и о Муссолини; но в первую очередь – любых упоминаний евреев и еврейства. Да к тому же и сам переводчик вырос в Советском Союзе – а стало быть, и я – со своего рода внутренним цензором в голове и, работая над переводом, был постоянно настороже и держал ухо востро, выверяя и перепроверяя каждое слово на предмет возможных еретических толкований. Впрочем, это касалось не только советской, но и многовековой российской традиции.
И тем не менее в России снова и снова появлялись великолепные переводы иностранной литературы. Замечательными переводчиками были и Жуковский, и Пушкин, и многие выдающиеся русские классики, говорившие об универсальном, всечеловеческом характере русской литературы, подчеркивая в этом характере именно способность угадывать в чужедальнем общее и близкое по духу. И в самом деле, разве можно себе представить, чтобы английский, американский, французский или немецкий писатель за границей был известнее, чем у себя дома? Для шотландца Бёрнса, для англичан Байрона и Диккенса, для американца Джека Лондона все было именно так. Все они в России были гораздо популярнее, чем у себя дома. Это относится и к австрийцу Стефану Цвейгу. С двадцатых годов прошлого столетия он обрел в России необычайную популярность, и до сих пор его имя широко известно русскому читателю.
Выдержит ли испытание временем и русский перевод его последней книги? Я глубоко в этом убежден. Пророческое слово Стефана Цвейга обрело сегодня для России и народов бывшего Советского Союза особое значение и актуальность. „Нет ничего более мистического, чем когда то, что ты считал давно отжившим и погребенным, вдруг наяву предстает перед тобой – и в том же самом обличье“ – так писал Стефан Цвейг. Какие роковые совпадения! Распад империи, экономический хаос, галопирующая инфляция и патологическая подозрительность всех по отношению ко всем, карликовый патриотизм, чувство страха и грозящей опасности, ксенофобия (ненависть к инородцам или в лучшем случае страх перед всем чужим), террористические акции националистических и фашистских группировок и весьма слабые, бессильные протесты демократических и пацифистских сил. Через пятьдесят лет после всех запретов, всех чиновничьих уверток и цензурных махинаций русский читатель слышит наконец голос замечательного гуманиста Стефана Цвейга.
Цвейг рассказывает, вспоминает, размышляет. Иногда прошлое видится ему в ничем не омраченной дымке. Но с каждой главой небо над предвоенной Европой становится все более мрачным, все более громким – полет валькирий, все острее переломные моменты в жизни писателя. Но ни на один миг не ослабевает его преклонение перед искусством, его любовь к людям, к жизни, к творчеству, к культуре; не остывает его ненависть к насилию, жестокости, угнетению. Обращаясь к читателю немецкому, он – ровесник Александра Блока – говорит и с читателем русским, и нет сомнения в том, что его последней книге, изданной теперь и на русском языке, суждена такая же долгая жизнь, как и его предшествующим книгам».
Так я писал тогда, и по сей день в этом для меня ничего не изменилось, как незабываемым остается мое первое посещение Зальцбурга в 1993 году. Обуреваемый противоречивыми чувствами, я по крутому подъему, который сегодня называется «стезя Стефана Цвейга», добрался до горы Капуцинерберг, почти до Пашингершлёссель – до дома, в котором с 1919 по 1935 год жил Стефан Цвейг и в котором этот чародей слова написал немало своих замечательных произведений. «Почти» – потому что запрещающая табличка сегодняшних владельцев не позволила мне посмотреть на дом c близкого расстояния.