Лабрюйер телефонировал знакомцу, владельцу синего «Руссо-Балта», и просил его не просто приехать утром, а привезти с собой газеты с автомобильной рекламой. Он знал, что энтузиасты, для которых двигатель внутреннего сгорания затмевает солнце и луну, собирают всякую печатную бумажку с упоминанием автомобилей, а шофер как раз и был энтузиастом.
Одновременно артисты занимались похоронными хлопотами. Решили, что отпевание будет в дуббельнской церкви, и там же можно договориться с кладбищенским смотрителем о могиле. Лабрюйер не смущал труппу домыслами о причине смерти, а доковылял до дачи на Йоменской, где жило семейство любителей театра, которое познакомилось с артистами. Там тоже имелся телефонный аппарат, и Лабрюйер полдня искал Линдера.
Наконец он узнал правду. Водолеев погиб примерно так же, как фрау фон Сальтерн, в сердце ему вонзили узкий и тонкий клинок, наподобие стилета, а тело выбросили в реку, по соображениям полицейских медиков — рано утром, а по расчетам Линдера — с моста, но убийцы не знали, каково течение Курляндской Аа, и не предполагали, что покойника довольно скоро выкинет на берег.
Чего и следовало ожидать, сказал сам себе Лабрюйер, чего и следовало ожидать…
На душе было тошно. Если схема, выстроенная им, верна, то он стал невольным виновником смерти артиста. Кто же другой спровоцировал Лиодорова начать осаду красавицы-соседки? А красавица, у которой рыльце было в пуху, не стала дожидаться, пока новоявленный кавалер узнает о ней побольше и доложит Лабрюйеру. Может, сама и отправила на тот свет.
Что же это за шайка такая? Главарь, очевидно, Енисеев — он очень ловко устроился, прибыв из Москвы уже под фальшивым актерским именем. Пособницы — Полидоро и красотка-соседка. Затем — тот, кто был за рулем «катафалка», как обозвала черный автомобиль Танюша. Шофер уж точно член шайки. Четверо… маловато, должны быть еще мужчины…
Речь идет не о больших, а о каких-то совсем гигантских деньгах, если шайка так легко расправляется с людьми. Вывод — нужно перепрятать старушку Хаберманн! И поскорее!
Лабрюйер опять телефонировал в сыскную полицию. Оказалось — Линдер уже подумал об этом. Была у него на примете квартира, где проходили иногда тайные совещания сыщиков и устраивались засады. Отчего бы там не пожить доброй женщине, которая при всей своей пугливости набралась отваги и опознала Дитрихса? Договорились, что рано утром Лабрюйер довезет ее до Зассенхофа и сдаст с рук на руки агенту Фирсту, которого пришлет к ипподрому Линдер.
Пока Лабрюйер занимался всеми этими делами, наступил вечер.
Печальный это был вечер. Артисты собрались на веранде дамской дачи и говорили о Лиодорове. Вспоминали его роли, его амурные победы, пытались понять — был у него ребенок от той худенькой блондинки в Ростове или дело ограничилось сплетнями. Естественно, немного выпили — как не выпить за упокой актерской души? И уныло разбрелись по своим комнатам.
Лабрюйер собирался встать пораньше — шофер обещал приехать из Риги часов в семь утра. Нужно было не только самому хоть чашку кофе выпить, но и вытряхнуть из постели Стрельского, который тоже пожелал встретиться с конюхом: ему не давали покоя какие-то ревматизмы.
Но не вышло.
Он как-то проворонил момент, когда Терская увидела Танюшу в окошке башенки. И их первый разговор, когда Терская еще очень миролюбиво уговаривала девушку слезть, проворонил. Естественно, актриса не поверила, что в Танюшу стреляли. На закате она опять пришла выманивать юную артистку из убежища, обещая ужин, конфеты и новую бледно-лиловую блузку. Как вышло, что они разругались в пух и прах, — сами потом не смогли бы объяснить. Скорее всего, стали припоминать друг дружке давние грехи.
Танюша в качестве главного и самого страшного аргумента привела свое замужество. Терская упрекнула ее в бесстыжей лжи и побежала искать Николева. Алеша страшно обрадовался, факт венчания подтвердил и, воспользовавшись благоприятной для него обстановкой, тоже забрался в башенку.
Лабрюйер поневоле слушал крики Терской, умиротворяющий бас Кокшарова, восторги Эстаргази и неуемный громовой хохот Водолеева. Потом все стихло — молодые остались в башенке, Терскую Кокшаров забрал к себе, Водолеев вспомнил, что в труппе траур, и пошел допивать со Славским кюммель.
Потом явились какие-то лица из прошлого, какие-то генеральские голоса принялись ругать Лабрюйера за непонятные грехи, и все это, к счастью, прервалось стуком в окошко.
Лабрюйер сел и выхватил из-под подушки револьвер.
— Александр Иванович! — жалобно позвала Эстергази. — Вы спите? Проснитесь, ради бога! К нам на дачу ломятся злодеи! Я убежала, в чем была…
И точно — она стояла под окном в ночной сорочке, матине с кружавчиками и с полной головой бумажных папильоток.
— Вам не приснилось? — спросил Лабрюйер.
— Какое там приснилось?! Топают, за дверные ручки дергают! Я в окно вылезла… Помогите, Христа ради!
— Хаберманша! — воскликнул Лабрюйер.
— Ей хорошо, она на втором этаже! — не поняв ужаса в голосе, ответила Эстергази.
Лабрюйер попытался, не выпуская револьвера из руки, натянуть брюки. Удалось с трудом. Нога, в которую втерли аптечное средство, уже не очень беспокоила. Взяв фонарик, он вышел во двор и направился к беседке.
— Вы куда? Калитка — вон там! — Эстергази, пытаясь внушить Лабрюйеру верное направление, даже схватила его за руку.
— Мне не нужна калитка.
К врагу нужно подкрадываться как раз с той стороны, откуда он не ждет нападения. Лабрюйер не читал трактата великого китайца Лао-цзы и не знал его стратегем, он сам мог бы написать похожий трактат о выслеживании, засадах и атаках. Следуя общей с китайцем стратегеме, он полез через забор и оказался во дворе дамской дачи.
Никаких злодеев он не услышал — возможно, они заметили, как Эстергази бежит за помощью, и отступили. Или же ворвались на дачу — но почему же там так тихо? Все-таки в доме живет еще хозяйка с семьей — вдовой дочерью и двумя внучками, услышь они что-то подозрительное — подняли бы шум на весь Майоренхоф.
Лабрюйер двинулся вдоль забора с револьвером и фонариком наготове.
Сперва он услышал легкий скрип калитки, а потом увидел человека, который медленно и осторожно входит во двор.
Человек этот был один и двигался так, как если бы шел по льду. Это ему не помогло — он споткнулся и упал на левое колено. Поднимался он с трудом, из чего Лабрюйер понял, что этот злодей немолод и, возможно, тоже нуждается в мазях конюха Карла Авотинга.
Он включил фонарик и направил луч прямо в лицо незваному гостю.
Гость был из той породы мужчин, у кого на лице написана способность отравить занудством и скукой всю окрестность в радиусе пяти верст. Опущенные уголки рта и бровей, оползающие щеки, самые унылые, какие только возможны, усы, глубоко посаженные глаза привели бы в восторг Стрельского — он недавно рассуждал о гриме для передачи мировой скорби.