Book.

Надо сказать, накануне он, видно, выпил хорошо. С похмелья был. Мы вылетели, я его по радио вызываю – никакого звука. Летим, летим на высоте 300 метров. Сам понимаешь – никакая высота. На случай чего всегда нужно иметь высоту, тем более что и погода позволяла, облачности не было. Однако жжем бензин на такой высоте. Он ноль внимания. Я вышел вперед немножко, показываю – он не реагирует. Пришли в нужный район, посмотрели погоду. Высоту к тому времени немножко поднабрал, около 800—1000 метров. Можно было и побольше, конечно. Потом вдруг появились два «мессера». Когда задачу по разведке выполняешь, в бой не положено вступать. Но Шевелев вступил. Он сбил одного «мессера». А потом мы развернулись немножко, стали отходить. Он узрел аэродром и давай штурмовать. Он штурмует – я захожу штурмую. И тут такой момент. Когда в бой вступили, я свой подвесной бак сбросил, а у него подвесной бак висит. А это ж, по сути, бомба. Пуля попадет в бак, и самолет взорвется. Вот я потом атакую, штурмую, выхожу вперед, у меня подвесного нет, показываю это Шевелеву. Он раза три туда заходил. Потом только, видно, до него дошло, что у меня бака подвесного нет. И пошли мы обратно. Так втихомолку и вернулись. Я его не слышал, и он меня.

– После таких вещей вы что-нибудь сказали?

– Ничего не сказал, зачем?

– А как обычно поступали, когда такие проблемные вылеты случались? Морду били?

– Били. А чего? Тут цена жизнь. Но у нас в полку таких случаев очень мало было, единицы. Один на один ему врежешь, чтобы понял. Мне один раз пришлось так сделать. В конце 1944 года или в начале 1945-го я стал старшим летчиком. А ведомым у меня сначала был Иванов-Алыбин, а потом Бойченко [109] , он был командиром звена, но блуданул. Все звено посадил на вынужденную посадку. Его и сняли. И вот он начал пристраиваться ко мне, мол, возьми меня. Я говорю, что у меня есть ведомый, мне не надо. Но настоял он. А Панкратов его уважал очень, сказал мне: «Возьми его, летчик он опытный». Не хотел я его брать, но тут поддался уговорам. И в первом же бою он меня бросил. Так просился и бросил… Притом самый обычный бой был. И четко видно было, что он бросил. Ну, я ему и врезал…

Экипаж Бориса Шугаева. Слева направо: моторист Орлов, механик Калинин, Борис Шугаев, механик по вооружению Чук

– А если говорить о быте летчиков, каким он был?

– Питание, конечно, было хорошим, разнообразным. Периодов голода не было. Даже у Покрышкина в полку был летчик, которого все звали Бородой (фамилию его не помню), бородатый такой, высокого роста. Ему не хватало летной нормы, так ему давали две нормы. Никого не обижали в этом плане. Кроме того, регулярный осмотр медицинский. Обычно в мирное время через год, а во время войны через 3 месяца. Проходили по всем врачам медицинскую комиссию. Бывало, что и списывали. У нас был Алексей Арестов [110] из Новосибирска. Такой хороший летчик, был заместителем командира нашей эскадрильи. У него было воспаление среднего уха, его списали. Потом он устроился на свой Новосибирский завод, стал испытателем, летал на «яках». Мы как-то в командировку за «кобрами» туда прилетали и с ним встретились. Он доволен был, жил хорошо. Как-никак испытатель на заводе, много денег получал.

Теперь, что касается жилья. Обычно мы старались размещаться поэскадрильно. Нам выделяли какое-нибудь помещение, жилой дом. В станице, например, на Кубани выделят дом, где живет старичок или старушка. И еще выделят дневального, чтобы топил этот дом, он же и охранял нас в ночное время.

Правда, жить поэскадрильно помещение не всегда позволяло. И в том же Миргороде были моменты, когда трое-четверо живут у одной хозяйки, трое-четверо у другой.

Общались мы в основном поэскадрильно, потому что и все задания выполняли поэскадрильно. Командир полка ставит задачу, соответственно командир эскадрильи собирает свою эскадрилью и тоже ставит задачу. Перед каждым вылетом нам давали соответствующие указания, разъясняли особенности задания, распределяли, кто что делает. Соответственно появлялась сплоченность.

Вечером нам давали 100 граммов фронтовых. И не только после вылетов, а всегда. Давали в основном не водку, а разведенный спирт. Кроме того, иногда прикупали вино у хозяев на Кубани, хоть я ни тогда, ни сейчас в нем не разбираюсь, но выпивал, как и все.

Танцы были у нас не всегда. Помещений не было. Иногда к нам даже артисты приезжали. Но в основном мы обходились силами полковой самодеятельности – в полку был хороший баянист.

– СБАО какие были взаимоотношения?

– В основном нормальные.

– В полку женщины были?

– Да, человек тридцать-сорок. Парашютистки, оружейницы… В то время нам командование полка запрещало с ними вступать в близкие отношения. Считалось, что они наши подчиненные, не надо их обижать и прочее. И им мораль читали. Но девушки были разные, некоторые сами стремились. Иногда даже по беременности уезжали. Правда, с нашего полка только одна уехала.

Помимо этого, неподалеку стоял женский полк на У-2. Мы их очень уважали, пользовались они авторитетом. Правда, те, кто в мужских полках были, на них обижаются. Все-таки их и награждали по-другому, не по-мужски.

– А не возникало между летчиками неприязни по поводу того, что одного наградили, а другого нет?

– Нет. Ни один летчик ни разу не жаловался, что он сделал столько-то, а ему дали столько. Даже под 100 граммов это не обсуждалось. Ты же не будешь говорить: «Дайте мне орден, я сделал так много, а мне не дают». Кто был поближе к руководству, те стремились намекнуть что-то, а мы, простые летчики, никогда. У меня в личном деле есть представление на второе Красное Знамя. То есть по первому представлению я орден Красного Знамени получил, а по второму до сих пор нет.

С наградами тогда было сложно. Моим первым орденом была Красная Звезда. В то время положено было: за 30 боевых вылетов или за 2 сбитых самолета – награда. А у меня было к тому времени уже 60 вылетов да еще 2 сбитых. Впрочем, в то время летчики за этим не следили, и никто никаких претензий не предъявлял. А когда война закончилась, Сталин приказал всех ее активных участников представить к награде и к очередному воинскому званию. Я за время войны ни одного воинского звания не получил. Мне звание лейтенанта почему-то присвоили два раза. А положено было сначала через три месяца на фронте давать очередное звание, а потом через шесть месяцев. Меня это как-то обошло стороной.

Что еще? За сбитые самолеты противника нам платили, и не только за самолеты. За истребитель была одна цена, за бомбардировщик – другая, за паровоз – третья, за танк – четвертая. Нам выдавали специальную книжку. Кроме того, платили за вылеты. За 30 вылетов тысячи 3 давали, за 50 еще больше и т. д.