Book.

Только я приехала, это было в августе, как в сентябре началась эвакуация из Крыма. Жены летчиков должны были быть эвакуированы на Кавказ по приказу командования. У комиссара полка мать, Александра Семеновна, жила в Сталинградской области, и мне муж сказал, что я поеду к ней, буду там жить вместе с женой комиссара. Всех вывезли в сентябре, а я отказывалась ехать, хотела остаться с Ильей, но он говорил, что нельзя, тем более я была в положении. Кроме того, я же была коммунисткой, если немцы зайдут в город, меня в первую очередь расстреляют, поэтому надо уезжать. Все-таки уговорил меня Илья, я поехала в конце сентября, опять на перекладных. Каким-то кружным поездом добралась до Кавказа, вышла на какой-то центральной станции, там пересела на поезд, который шел в Сталинградскую область. Это был грузовой эшелон, при поезде был сопровождающий, еврей, шустрый такой. Он предложил мне сесть на тюки какие-то, местечко маленькое, но я поместилась. Двери задвигаются, ни воздуха, ни света. Правда, днем на остановках забегал сопровождающий, интересовался, как я, не задыхаюсь ли. Я отвечала: «Естественно, задыхаюсь. Вы, пожалуйста, открывайте двери во время остановок, душно». Также он приносил мне покушать, хлеб с маслом, еще что-то, добрый был человек. Ехали долго, особенно долго стояли на станциях, но еще не бомбили. В итоге добрались до Сталинграда, я вышла, поехала на попутной подводе на станцию Елань в 20 км от города, там жила Семеновна. У нее уже жила жена другого летчика, приехала жена комиссара полка, затем я. Семеновна всех приняла, очень добрая женщина, хорошая, хотя размещались тесно, я спала на сундуке. Это был уже октябрь 1941 г. Наши отступали, чтобы не сидеть просто так, я пошла на трехмесячные курсы медсестер при военкомате, хоть и была в положении. Во время учебы все время были на практике в госпитале, с носилками ходили, на операциях присутствовали, уколы делали. Тренировали нас как положено. Отучилась, сдала все зачеты. Меня взяли в госпиталь на работу, там я выступала среди раненых, рассказывала, читала им стихи, сводки Совинформбюро, все комментировала. Поэтому в госпитале за меня ухватились, очень обрадовались, что нашелся помощник для заместителя по политчасти. Вот у него я была как правая рука, помогала ему в работе. Так я работала, у нас в госпитале было много раненых. Питались, как могли, дрова заготавливали, тащили на себе вязанки дров, топить же надо было. Готовить негде, котелочек поставишь, три семьи, у каждой свой котелок, но на это никто не обращал внимания. С мужем переписывались, я от него получила письмо. Он меня уверял: «Не волнуйся, я буду жить. Для меня бой как игра в карты». Он был настоящий летчик-ас. Ему в апреле дали отпуск на 10 дней, я не знала об этом. Оказывается, их решили вывезти на Кавказ для отдыха, так как они воевали с первого дня, все время в бою. Илья оказался на Кавказе, попросил телеграфистку, чтобы сообщили мне телеграммой, что он приедет меня навестить к Семеновне. Вдруг я получаю извещение с почты: «Ваш муж приедет на ст. Елань, он сейчас находится на Кавказе». Приехал ко мне, он был очень боевой товарищ, неизвестно какими поездами, но добрался. Это была такая радость. Илья привез мне целый чемодан денег, все собирали летчики тем, кто выезжал на Кавказ. Там было 20 тысяч, но они тогда ничего не значили, потому что буханка хлеба стоила 200 рублей. Но мне все это было не интересно, главное, что муж приехал. Я его обмыла, вычистила одежду, хотя вшей у него не было, за ними, летчиками, хорошо следили, у них даже бани были. Такое он рассказывал, что все горело, все разбито в Севастополе, страшно. Также говорил о гибели командующего авиацией Черноморского флота Острякова. Остряков пошел в штольни, где работали женщины, изготавливали снаряды, проверить качество снарядов. И в это время разбили штольню, погиб и он, и его комиссар, хотя им было запрещено вместе находиться на таких объектах. Это была большая трагедия, хотя им не надо было туда ходить, есть другие службы, ответственные за проверку. Еще я удивилась, что летчиков кормили очень хорошо, Илья приехал такой полный, он так поправился. Еще он мне говорил, что его полк собирались перебрасывать из Севастополя в Геленджик, Илью очень волновало, как моториста забрать с собой, ведь на истребителе только одно место было. Уже тогда знали, что Севастополь будет оставлен. Пять дней побыл и уехал, я так плакала, когда его провожала, а он снова повторил: «Не плачь, не бойся, я не погибну, для меня бой как игра в карты».

Летчики и техсостав 32-го истребительного полка И.М. Цымбалюк крайний справа, стоит

Продолжала работать в госпитале, затем раненых из нашего госпиталя направили под Харьков, где в мае 1942 года сложилась очень сложная ситуация. Также туда бросили все войска, которые размещались около ст. Елань, артиллерийский полк, 7-й стрелковый полк. Все пошли на Харьков. Я хорошо знала командира и комиссара этого артполка, который еще в финскую войну получил звание Героя СССР. И представьте себе, такое поражение потерпели под Харьковом, немец пошел прямо на Сталинград. И командир, и комиссар артполка, когда возвращались, заехали в госпиталь, рассказали, как произошло поражение, была страшная битва, немецкие танки прямо через окопы шли, многих наших солдат подавило. Комиссар рассказывал, как его завалило землей, ребята потом откопали. Но не могли сдержать немца, и наши отступили. Они вдвоем погибли под Сталинградом.

Фото мужа, Цымбалюка И.М., которое Андреева А.Ф. носила в нагрудном кармане все время работы в госпитале и в партизанском отряде. Получено 9 апреля 1942 г. На обратной стороне слова: «Подруге по совместной семейной жизни. Пусть наша жизнь будет дружной и подлинно ясной. Пусть порой, когда тобой овладеет грусть и печаль, взглянув на меня, ты становилась бы бодрой и веселой. Шурочке от Ильи»

В июне 1942 года моего мужа подбили. Илья до последних дней оборонял Севастополь. Как мне позже рассказывали его сослуживцы, он уже отдежурил свои часы и возвратился на аэродром, но опять появились немецкие самолеты в небе над Севастополем, и его снова подняли в воздух. Он вел бой, но его подбили немецкие зенитки. Илья очень берег машину, они же были ценные, мало их было, летчики бережно относились к машинам. Если бы выбросился из кабины, он бы остался жить, но Илья тянул, тянул до аэродрома, пока не увидел, что уже все горит. Тогда он решил выброситься, но самолет уже был на малой высоте, и парашют не успел раскрыться. Илья врезался в землю, и все тело разлетелось на части. Его около аэродрома похоронили. А я разрешилась в июле, родила девочку. Под таким напряжением, молока не было, муж погиб, я ревела постоянно. Кормить нечем, она прожила меньше месяца, я от слез ничего не видела. Не могла ходить, в госпитале уже не работала, дали выходные. Но потом отошла, в августе надо возвращаться в госпиталь, было тяжелое положение на фронте, много раненых.

Начались бои под Сталинградом, это был уже ноябрь, страшные морозы, столько было обмороженных. Конечности почерневшие, надо было срочно проводить ампутацию, чтобы не допустить общего заражения. Черными становились пальцы, ноги до ступни. И такой запах стоял в госпитале, страшно вспомнить. А надо стоять, все обрабатывать, я ведь обрабатывала раны во время и после операций. У раненого такие нагноения, запахи. Мы продолжали работать, раненые идут к нам в госпиталь постоянно, мы боимся, что разбомбят, и раненые погибнут, и мы. По ночам после смен дежурили, чтобы сбрасывать «зажигалки» с крыши, в рукавицах. Немцы в это время бросали очень много листовок, в которых говорилось: «Мы победим, вы будете разбиты. Единственный выход: заранее сдавайтесь, если хотите уцелеть!» Столько их сбрасывали, везде все было засыпано. И столько раненых в наш госпиталь шло, но наши держались, тогда сыграл большую роль приказ Сталина «Ни шагу назад». Это спасло, удержали Сталинград. Но и после начала контрнаступления, особенно в декабре, было очень много раненых и обмороженных, морозы стояли страшные.