Когда началась война, мы были студентами 2-го курса и находились на практике в селе, которое было родиной украинского поэта Шевченко. Наша практика уже подходила к концу, когда вдруг объявляют о начале войны. Нас сразу отпустили с практики и приказали: «Идите домой!» Мы пришли в Киев, в техникум, там нас сразу отправили в депо для демонтажа оборудования. В депо стояли вагоны открытого типа, мы погрузили туда все, что могли: станки, матчасть и т. д. Поехало наше депо в эвакуацию в Россию, но не удалось его увезти дальше г. Канева, потому что эшелон по дороге был сильно разбит немецкой авиацией. В Киеве бомбежек я не застал, уехал сначала в Белую Церковь, затем в деревню Шамраевку к знакомым, и вот там я увидел первых немцев. Мы находились дома, но спрятались от греха в саду в небольшом блиндаже, человек пять. И я видел, как проходили немцы с гранатами в руках, мы подумали, что кто-нибудь из них сейчас как шуранет нам гранату в блиндаж, и быстро выскочили. Посмотрели немцы в нашу сторону, но в нас никто не кинул гранату, и в первый раз в селе немцы никого не тронули. Но очень скоро я перебрался в родное село. Там начались карательные действия, стали хватать взрослых людей.
Старостой общины, образованной вместо колхоза, на собрании жителей села выбрали человека из прислужников немцев. Староста вел себя по отношению к людям по-разному – так как мы считались коммунистами, ведь мой старший брат был в компартии (он еще раньше смылся из села и пошел в армию, там он был комиссаром, потом лейтенантом), то нашей семье сказали по линии старосты: «Вы тикайте из села, иначе вас повесят!» Мне уже было 16 лет, из семьи кто куда делся, меня же отправили к дяде Мише. Хотя он был самым настоящим коммунистом, немцы его послали под Белую Церковь в г. Фастов на сахарный завод, он там работал главным инженером. Я у него жил и также работал на заводе учеником электрика. На заводе в начале 1943 г. я вступил в подполье. Причем у нас соблюдались строгие принципы дисциплины и конспирации, может, поэтому и сохранилось у нас все заводское подполье, 25 человек. Руководил подпольем парикмахер. Он откуда-то приехал, хорошо знал немецкий и немцев и русских подстригал. В моей подпольной ячейке было пять человек, других я не знал. Если кто и попался, то остальные из пятерки должны тикать, а другие пятерки продолжают как ни в чем не бывало работать. Дядя Миша также вступил в подполье под кличкой «Седой», в моей ячейке был мой друг Володя Незгодзинский, крепкий, здоровый парень. Перед нами ставились задачи в первую очередь помогать партизанам, выносить из завода мешками сахар. Мы с ним вместе сделали лаз в сахарные склады и по ночам выносили сахар с завода, я становился Володе на плечи, залезал на склад, и мы вдвоем по шесть мешков за ночь выносили. На окраине городка жила семья работника завода, слесаря, он был отцом двоих девочек. Так я ухаживал за одной сестрой, Володя за другой, а они работали в штабах немцев, с бумагами имели дело, слышали разговоры, нам все передавали, а уже мы докладывали партизанам. Мы несколько раз ходили к партизанам в лес, рассказывали им о том, где стоят немцы и сколько их, кто начальник. Поэтому партизаны о расположении немцев в городке знали все. При встречах партизаны нас ждали в условленном месте, приходили мы вдвоем или втроем, не больше, причем из одной пятерки, потому что если ты попадешься, то хоть кто-то уцелеет и сможет скрыться. И встречи происходили следующим образом – к примеру, в поле стоит дерево, шагах в 30 от него мы свистим, они свистят ответно, тогда мы знаем, что это партизаны пришли, собираемся и обсуждаем, после попрощались и расходимся.
Один раз дядя Миша предложил немцам создать на заводе колбасный цех, потому что мы видели, как весь скот из колхозов перегоняли в Германию из России. Наши люди гнали мимо Фастова сотни коров, кому-то передавали, немцы, если партизаны не перехватывали стада, все себе забирали. Ну вот, мы и решили, что надо хоть часть скота резать, тогда какую-то часть колбасы можно будет украсть и передать партизанам. Немцев на заводе не было, они приходили иногда, посмотреть, как дела идут, и уходили, заводом руководил хохол, с вислыми длинными усами, к нему обращаться было нельзя, он был очень подозрительный и вредный. Мы все хотели его убить за вредность и преданность немцам, но нам не разрешали его трогать, чтобы не привлекать к заводу внимание (его поймали позже и расстреляли). Поэтому дядя Миша рассказал идею с колбасным цехом представителю немецкого командования в городке капитану Крайцеру, объяснил ему, что есть свободный цех в левом крыле завода, что от цеха можно будет получить много прибыли. Крайцер тщательно изучил затраты и предполагаемую прибыль, в итоге обрадовался идее и разрешил сделать цех. Но постоянные кражи на заводе возбудили подозрения у фашистов, они узнали, чья была идея с цехом, и к нам домой пришли трое немцев из гестапо. Я увидел их в окно, и дядя Миша говорит: «Вон идут ко мне, через черный ход тикай в лес». Я ушел к лесу, но не заходил в лес, спрятался, тогда меня не взяли, а вот дядю Мишу после ареста немцы сначала отправили в знаменитый на всю область концлагерь под Белой Церковью, потом посадили на машину и отвезли в Бабий Яр под Киевом. Где и расстреляли.
После ареста дяди Миши я продолжал тихо работать на заводе, поселился у знакомых. Наше подполье работало очень четко и без сбоев, после дяди Миши у нас только один раз, уже перед освобождением Фастова, попалась девушка Ольга из Омска, ее осенью босиком вывели, водили по снегу и все заставляли рассказать о подполье. В итоге немцы выпустили Ольгу с задачей привести несколько подпольщиков, но те, кого она знала, все убежали. В гестапо она назвала фамилии, а их найти не могут. Но тут быстро пришла наша армия, и мы сказали Ольге: «А ну быстро уходи отсюда. А то немцы тебя не расстреляли, так наши расстреляют за связь с немцами!» Она послушалась, наверное, и сейчас где-нибудь живет.
Наконец в наш городок пришла Советская армия. Произошло освобождение Фастова так: у городка местность была ровная, артиллерия постреляла по нашему заводу и городку, потом в атаку пошла наша пехота густыми цепями. Наш завод размещался на большой площади, он и сейчас работает. Когда немцы стали отступать, нам было дано задание уберечь завод от разрушения, с чем наша группа успешно справилась. Немцы все удрали со своих позиций быстренько, с собой при отступлении забрали всех тех, кто с ними работал, полицаев и эсэсовцев. Но далеко их не увезли, всего км 20, и там они попались другим нашим частям. Их потом судили, а где-то и так расстреляли. На заводе сразу провели большое собрание, на котором представили членов подпольной организации. Мы вышли по порядку, все 25 человек, нам сразу передали власть, из нашей группы назначили старших. И в городке образовалась наша советская власть. Сразу кинулась вся молодежь, в том числе и я, записываться в армию. Но меня тогда не взяли, потому что я заболел на заводе. Дело в том, что мы должны были проверить, не наставили ли немцы мин замедленного действия под заводом, у меня был участок под землей, я должен был лазить по трубам, проверять, нет ли мин, и в случае чего надо было начальству доложить. У меня после такой работы чесотка пошла по телу, поэтому в армию меня не взяли. А вот ребят, которых забрали, уже нет в живых, они все погибли под Белой Церковью. Я же после выздоровления поехал в свой техникум в Киев, где за нас сразу же схватились, показали приказ министра, что нас в армию нельзя брать, надо готовить специалистов-железнодорожников. Я проучился 2 месяца, но в итоге меня все равно забрали в армию. Дело было так: пришли из военкомата в техникум офицеры, сказали мне пойти в военкомат завтра, как я пришел, меня сразу схватили за жопу и говорят: «Ты мобилизован!» А я и не сопротивлялся, я хотел в армию пойти, бить фашистских гадов. Прошел комиссию, врачи признали меня годным, и в конце 1943 года меня отправили в армию. Направили меня в запасной полк на учебу под Киев, где нас подучили военному делу. Выдали новую форму, ботинки с обмотками. Учили нас в первую очередь копать окопы и обращаться с оружием. Мне дали сначала винтовку, вскоре начал таскать на плечах ручной пулемет, он такой тяжелый оказался. К нему были прикреплены 3 или 4 человека, я таскал сам пулемет, другой диски к нему, на маршах через каждые 2 км мы менялись, потом всем дали автоматы. Кормили ничего, хватало. Командиры были нормальные, строгие, настоящие советские офицеры. Выпустили меня рядовым и направили в 1-ю гв. танковую армию пулеметчиком в танковый десант. 1-я танковая считалась в то время элитной частью. Попал я в 8-й Гвардейский механизированный корпус, где меня еще раз направили на учебу. Дело в том, что по прибытии пополнения руководство начало интересоваться, кто знает немецкий язык, а я уже закончил 2 курса техникума, поэтому немецкий знал. Пришел полковник Соболев и спросил, кто знает немецкий язык, прошелся вдоль строя, вернулся в середину напротив меня, тогда я ему сказал: «Гутен морген, геноссе полковник!» Тогда он ответил: «Зер гут, геноссе солдат». И тогда десятерых вывели из строя, это были те, кто хоть немного знал немецкий язык. После этого нас еще 2 месяца готовили на разведчиков. Разговаривали с нами исключительно на немецком языке, подъем в 6 часов, солдаты идут рыть окопы, а мы идем на занятия по немецкому языку. Между собой также разговаривали только по-немецки, иногда к нам приглашали пленных немцев, чтобы мы могли поговорить с ними, учили допрашивать, задавать первые 5 вопросов: какая часть, звание, сколько человек и танков, где расположены.