Въехали мы прямо на танках в Берлин и продвигались по таким разваленным улицам, что я таких нигде не видел, город был весь в развалинах. Стояли одни кирпичные стены от домов. Наша рота, в ней оставалось человек сто, вошла в пригород Берлина по сосновому лесу. Было утро, только чуть свет, встретиться с немцами не ожидали, но разведку надо было послать вперед, и вот моему отделению был отдан приказ: рассыпаться и идти вперед. Мы идем, оружие держим на изготовку, немцев вроде нет, но местность оказалась такая – взгорок, и оттуда, оказывается, так же, как мы, шли немцы. И как раз на вершине возвышенности мы встретились с точно таким же передовым охранением. Немцы сразу: «Стой, Иван (они нас всегда называли Иванами, а мы их фрицами), сдавайся!» Я в ответ: «Нет, вы, фрицы, сдавайтесь!» А наши еще далеко, и я вижу, что с той стороны немцы так же идут, разбившись на небольшие группки. На взгорке начали собираться наши и немецкие солдаты, напряжение растет, но пока не стреляем, тогда немцы кричат: «Ладно, Иван, вы идите направо, куда вам надо, а мы пойдем налево, куда нам надо». Все понимают, что если сейчас начнется бой, то перебьем друг друга. Я быстренько человека послал к нашей основной группе, командиру доложили, и командир сказал: «Правильно сделали, поворачиваем направо!» Разошлись мирно, конец войны, они ведь пошли куда-то из Берлина, а мы в Берлин, зачем нам с ними драться было.
За парком стоял дом, стены кирпичные, очень большой толщины, в них окна были закрыты железом, в окнах прорези, и немцы оттуда по нам открыли огонь. Позже оказалось, что в доме скрывалось около 400 человек немцев, и наша задача заключалась в том, чтобы этот дом взять. Сколько туда наших ни лезло, ну никак не могли взять этот дом, потом подвезли пушки и с близкого расстояния, может, метров с 300, обстреляли хорошенько этот дом, послали людей подкоп сделать, саперы заложили большие мины, которые вырвали огромные куски металла и кладки. Тогда мы сразу ринулись в пролом, внутри началась борьба, в итоге захватили это здание. Дальше пошли в город, каждый бой за дом похож один на другой, непрерывная череда стычек, и дня за три до конца войны мы подбили немецкий танк. Прорвалось мое отделение в подземелье, где шла в это время городская жизнь, мы шли под землей, одно отделение в 10 человек. И я нашел немца, который знал русский язык, сказал ему: «С нами пойдешь, будешь первым идти, посредине пути, если влево или вправо повернешь, то будем стрелять». А мы знали, что где-то впереди располагался немецкий танк «пантера», который не давал нашей пехоте последний рывок к центру Берлина осуществить. Немец согласился помогать, стоял перед нами, вышел, посмотрел, вернулся к нам и подтвердил, что впереди есть танк. Мы засели в подземном проходе, потом слышим: «тык-тык-тык», это значит, что по улице идет танк, подождали, я приготовил 2 фауста, отделение так расположилось, чтобы по прикрывающей танк пехоте огонь дать. Ждем, прошли немцы, появляется танк, он медленно шел, я на мушку его взял, «пантера» до середины улицы дошла, оставалось до нее метров 30, не больше. И я выстрелил, танк сразу взорвался, пехота немецкая кинулась тикать и прямо к нам в подъезд забежала, мы их сразу всех длинными очередями расстреляли. Кто-то доложил начальству о произошедшем, и меня наградили третьим орденом Славы 1-й степени, но выдали его только через 49 лет. Так что с первого боя до последнего я беспрерывно воевал в течение полугода.
1 мая битва за Берлин закончилась, я расписался на Рейхстаге, когда нас водили к нему на экскурсию, но что там смотреть: обгоревшее здание, кто где мог, там и расписался. И 1 мая, в мой день рождения, мы с командиром батальона случайно встретили командарма-1 Катукова, и, так как у меня был день рождения, то он мне в качестве подарка вручил свой танковый шлем, он у меня до сих пор хранится. Так что войну я закончил гвардии мл. сержантом, командиром отделения мотострелкового батальона в составе 19-й Гвардейской механизированной Лодзинской ордена Ленина Краснознаменной ордена Суворова, ордена Богдана Хмельницкого бригаде.
– Какое отношение до войны было к людям, уже отслужившим в армии?
– Очень уважительное, в техникуме мы даже ходили посмотреть на ветеранов, кое-кто уже медали получил за финскую войну, все радовались, к ним было очень большое уважение.
– Не отправляли вас в Киеве на работы по укреплению обороны города?
– Обязательно. Мы рвы копали. Выдавали нам на 1000 человек большие лопаты, каждому определяют выкопать метр, и вот 1000 метров за день мы делаем. И девки, и хлопцы, причем позже просили приходить с лопатами, хотя потом тем, кто не принес ничего, там давали лопаты. Командовали работами наши начальники железнодорожные.
– Не видели ли вы наши войска, проходившие по улицам Киева?
– Видел я и войска, идущие на фронт, и унылые лица наших солдат, отступающих из Киева. Очень они унылые шли.
– Не сталкивались ли вы с добровольцами, пошедшими на службу к немцам?
– Было и такое. В нашей компании на сахарном заводе был пацан из фольксдойче по фамилии Ананиев, немцы его взяли к себе в концлагерь под Белой Церковью учиться, фольксдойче вообще везде поблажка была. После он нам рассказывал, что им на расстрел приводили русских пленных, отпускали их бежать, а он должен был убить их. Но Ананиев признавался нам, что он с перепугу не попадал. Кроме того, на нашем заводе был отряд украинских националистов, человек 17, причем там в основном были наши местные русские и украинцы. Кстати, нам удалось внедрить в эту группу двух наших подпольщиков. Также расскажу такой эпизод: мы побывали на свадьбе Ананиева с дочкой директора завода, фольксдойче пригласил нас, в компании было человек 10. Также за столом сидело четверо немецких офицеров, они тогда все до одного на каждом месте говорили, что победят нас. А мы им на свадьбе тоже говорим: «Да, мы победим!» Мы победим, понимаете? И мы победили.
– Как обстояло дело с питанием в оккупации?
– Я был одинокий, когда дядю Мишу забрали, я перешел на квартиру к одной семье. Спасал сахар, с завода мешок стащишь, поделишь в семье по 10 кг на человека, и его меняли на еду и на самогон. Также немцы за работу в конце месяца платили 80-100 украинских оккупационных гривен, полпуда крупы ячневой или еще какой и сахару два кг. Вот такой был скромный, очень скудный паек. Но в принципе хватало, особенно с наворованным.
– Было ли вам в период оккупации известно о больших потерях в Красной Армии? Об отступлениях?
– Конечно, когда наши войска откатывались назад, когда сражались под Киевом, мы все видели, что потери у нас очень большие, ведь видно все было, такое не скроешь. Но все равно все были уверены, что мы победим. Пусть с массовыми жертвами, но победим.
– Какое было отношение в войсках к партии, Сталину?
– Самое что ни на есть героическое, я положительно относился, хотя в партии тогда еще не состоял. В моем отделении были коммунисты и комсомольцы, человека 3–4, они действительно шли в бой вперед, своим примером увлекали за собой. А к Сталину было отношение как к родному отцу.