– Каково ваше отношение к партии, Сталину?
– Для того чтобы показать, что за строй, я несколько отвлекусь от войны. Когда в 1969 г. пришла из Парижа информация: «Господин (а мы все тогда товарищами были) Новиков, Вы избраны экспертом ООН», я уехал и работал за границей, читал лекции на французском языке в Сенегале, Мали, Алжире. И когда я вернулся, в ЦК партии мне сказали: «Все, связей никаких, никакого общения. Всех, кого вы там знали, забыть. Мало ли, что вы были экспертом ООН, у вас образовались лишние контакты, их исключить. Понятно?» Понятно. Очень жестко в этом плане. Идеология проводилась, пока этот строй существовал. В то же время я хочу сказать о роли Сталина, потому что невозможно сегодня в спорных дискуссиях выявить роль этого человека. Ведь я пострадал, был репрессирован, отец мой расстрелян. Казалось бы, кроме ненависти к Сталину, у меня ничего не должно было быть. Я должен сказать следующее, мое четкое представление. Мы готовились к войне, и то, что мы отодвинули границы, присоединив Западную Украину и Западную Белоруссию на 350–400 км на запад, это был великий правильный шаг этого человека. То, что он начал войну против Финляндии, тоже важно, потому что мы не знали, что такое минометы, автоматы. Мы почувствовали, что в техническом отношении хуже вооружены, чем финны, мало того, что финны сражались за свою территорию. Поэтому особых побед там не получили, а потери был огромны, но эта война тоже отодвинула границу, немного хоть, от Ленинграда. Впоследствии это тоже спасло Ленинград в какой-то степени. Освобождение Молдавии также означало, что граница была отодвинута. Эти шаги я оцениваю как правильный стратегический план военных действий, кроме того, в ходе этих действий выяснялась наша действительная подготовленность к войне. Обратите внимание на тот факт, что меня взяли солдатом, но в часть, которая готовила офицеров. Значит, всех 10-классников, вне их воли призывали в части, которые готовили будущих офицеров, это тоже подготовка резервов для большой войны. Сталину нельзя простить оплошности начала военных действий, либо его усыпили, либо немцы сумели его переубедить. Поэтому он был в растерянности, естественно, он почувствовал, что совершил огромную стратегическую ошибку. Но все-таки нашлась в нем сила и воля, битву под Москвой мы выиграли, последующие сражения он вел себя как руководитель, как главнокомандующий. И в памяти ни одна из битв и сражений, кроме начального этапа, не может быть не связана с именем Сталина. Это был, конечно, великий человек. Величие его заключалось в том, что в этой неграмотной стране он силой принуждения, как в свое время Петр, сделал страну со всеобщим образованием. У нас не было индустрии, но была создана в результате индустриализации могучая танковая и авиационная промышленность. Конечно, хотя это и однобокое развитие, но у нас были великолепные артиллерийские системы. Все это говорило о том, что мы под руководством компартии сделали очень серьезные шаги вперед. Поэтому я смотрю с исторической точки зрения на Сталина как на великого руководителя страны, личность неординарную. Правда, ему никогда не простит наш народ, что он сделал ГУЛАГ основой строительства многих, даже оборонительных, сооружений. Вот что мне стало ясно, к примеру, по Ленинграду. Как я позже узнал, в Ленинградский университет приходил представитель госбезопасности и говорил: «Вот, у вас есть 120 врагов народа. Представить списки врагов народа, но учтите, что они должны быть крепкими физически!» Что это такое? Это подбор для ГУЛАГа, конечно, тех людей, которые не говорили хорошо про советскую власть, но им нужны были крепкие физически. Через некоторое время, месяца через полтора, снова приходит представитель госбезопасности: «А у вас осталось еще 45 врагов народа. Но тоже нужно, чтобы они были физически крепкими». Это была страна бесправия, без всякого сомнения. Ему нельзя простить репрессии, в том числе гибель цвета Советской армии перед войной. В 1937–1938 гг. было уничтожено практически все командование РККА, я считаю, что это замечательная победа немецкой разведки. Они подали списки якобы завербованных ими, и мы обескровили армию, хорошо, что наш народ талантливый, и мы смогли позже выдвинуть других, кроме того, некоторые вернулись из репрессий и стали командирами. Но то, что это был удар по подготовке страны к войне, несомненно. Ну и начало войны, ведь мы на 22 июня по своей силе не были слабее немцев. Внезапность нападения, полная неразбериха начала войны привела к трагическим последствиям. Это надо же такую глупость сделать. А так, конечно, Сталин – личность великая, кстати, жил он скромно, отец мой рассказывал о том, что это был очень простой и скромный человек с огромным проницательным и пронизывающим взглядом. Мой отец готовил постановление ЦК партии, несколько раз к нему приходил, и Сталин говорил: «Слушай, Новиков, когда ты научишься русскому языку? Вот смотри, из твоего предложения я вычеркиваю это и это, из абзаца превращается в предложение, но как звучит!» Он умел очень лаконично мыслить и излагать мысли. Обиды у меня на этого человека нет, я прекрасно понимаю, что без жестокости и силы центрального руководителя вряд ли могла бы быть и Победа, это тоже ясно. Но все же слишком великие жертвы, война велась любой ценой, можно было намного меньше жертв иметь во время войны.
– Сохранялась ли какая-то дистанция между командирами и подчиненными?
– Вы знаете, с момента, как я стал офицером, я всегда чувствовал разницу. И это нужно, потому что если возникает чувство панибратства, не будет дисциплины, со времени, как я стал лейтенантом, мне подчинялось семь человек, а когда был назначен командиром батареи, мне подчинялось 83 человека, я всегда старался быть требовательным, но справедливым, не допускал глупостей. Как у офицера у меня имелся денщик, и даже с ним у меня всегда отношения были как у офицера с рядовым, прямо скажу, как господина к слуге, он должен был, ординарец, выполнить все мои указания, собрать офицеров, объявить построение, он необходимая рука. С ним, хотя, казалось бы, он и вещи мои чистил, и еду приносил, тоже никогда не было панибратства. Считаю, что такое мое отношение привело к небольшим потерям в батареях. За всю войну я потерял всего четыре человека, в том числе ординарца. В боях под Ковелем, когда наша батарея была атакована авиацией, он, дурачок, вскочил, хотел перебежать в окоп, а этого делать нельзя, земля спасала, и ему оторвало левую руку, мы его похоронили. Это был настоящий украинский парнишка, очень жалко его, если бы Ваня не побежал, он был бы жив, но захотел переметнуться в другой окоп. Храбрость – такая вещь, может, решил блеснуть, что ничего ему не будет, а осколком оторвало руку. Также убило одного моего командира взвода, дело в том, что объединенные батареи стали называться взводами, первым и вторым, и вот 2-м командовал лейтенант Прасолов, его убило шальной пулей. Мы просто стояли в лесочке, ни немцев, никого, а пуля вдруг раз, и прилетела. В Белоруссии потерь не было, только два человека в Польше погибли. А так я старался сохранить людей. Очевидно, этим и объясняется одна особенность – в годы войны участвовавшим в непосредственных военных действиях через каждые 6 месяцев присваивались очередные звания. Я пришел ст. лейтенантом и ушел ст. лейтенантом, хотя прослужил два года войны все время на передовых позициях. Мы не потеряли людей, а полковник Кислицкий не торопился, потому что дать звание – значит, надо выдвигать меня куда-то, а потерь не было во всем полку.