– Однако в своих разговорах вы касались событий в Сьерра-Леоне? Как и когда возникла эта тема? О том, что с ней случилось?
– Я просто спросила ее однажды. – Вики повернулась, отыскивая взглядом официантку. Не раздумывая, Макэвой подвинул к ней свой бокал, и Вики тут же подняла его. – Говорю же, я много чем занималась в странах, погрязших в нищете и конфликтах. Мы с Дафной как-то прогуливались на перемене, и она просто взяла да рассказала. Что всю ее семью вырезали. Что только ей удалось выжить.
Не меньше минуты они сидели молча. Макэвой обдумывал услышанное. Это не первая жертва, с которой он столкнулся, но была в смерти Дафны Коттон какая-то особенная горечь. Вынесенный ей некогда приговор вдруг отменили, но когда девочка только-только начала оправляться от пережитого ужаса, о нем вспомнили, и жизнь ее оборвали – жестоко и беспощадно.
– Прочтите, – наконец сказала Вики, кивая на бумаги перед Макэвоем. – Она написала это месяца три тому назад. Мы говорили, что нужно черпать из собственного опыта, если хочешь научиться писать лучше. Что нужно вкладывать в творчество частичку себя. Не уверена, что Дафна до конца все поняла, но ее сочинение меня просто разорвало. Читайте.
Макэвой развернул листки. Посмотрел на строки, написанные Дафной Коттон.
Говорят, в трехлетнем возрасте мы еще не способны что-то запоминать, поэтому все то, что описано ниже, наверное, следует считать обобщением того, что мне рассказывали, и того, что прочитала я сама. Не могу сказать точнее.
Думая о своей семье, я не чувствую запаха крови. Не чувствую запаха мертвых тел и не помню, какова на ощупь их кожа. Я знаю, это случилось. Знаю, что меня выдернули из груды трупов, как младенца – из-под руин рухнувшего дома. Но я ничего этого не помню. И все же знаю: так было.
Мне исполнилось тогда три годика. Я родилась в большой семье. Самому старшему из моих братьев было четырнадцать. Старшая из сестер была на год его младше, а самому маленькому братику исполнилось, наверное, десять месяцев. У меня были еще два брата и сестра. Самого младшего звали Ишмаэль. Думаю, мы были счастливой семьей. Я храню три семейные фотографии, и на каждой мы улыбаемся. Эти карточки монахини подарили мне, когда я уезжала к новым родителям. Где они их взяли, мне не известно.
Мы жили во Фритауне, где мой отец работал портным. Я родилась в эпоху насилия и войн, но родители оберегали нас от опасностей. Они были богобоязненными христианами, как и их собственные родители, мои бабушки и дедушки. Мы жили все вместе в большой городской квартире, и я помню, кажется, что с остальными благодарила Бога за наше благополучие. Из книг и из интернета я знаю, что в то самое время, как мы жили счастливо, люди гибли тысячами, но родители не позволяли этому ужасу ворваться в нашу жизнь.
В январе 1999 года война добралась и до Фритауна. Когда я пытаюсь восстановить в памяти картины нашего бегства от кровопролития и резни тех дней, ничего не выходит. Возможно, мы покинули город еще до прибытия солдат. Я знаю, что мы направились на север с семьями других прихожан нашей церкви. Как мы достигли Сото, района, где жило племя моей матери, я не могу сказать.
Помню сухую траву и белое здание. Кажется, помню песни и молитвы. Помню, как кашлял Ишмаэль. Должно быть, мы провели там несколько дней или даже недель. Иногда я чувствую, что предала своих родных, ничего не запомнив. Тогда я молюсь Отцу нашему Небесному, чтобы суметь загладить этот грех. Прошу ниспослать воспоминания, пусть даже те принесут боль.
Когда я подросла, монахини в приюте рассказали, как на нас напали повстанцы. Что день был ярким и солнечным. Что повсюду в стране бои начинали стихать, и что люди, шедшие мимо нашей церкви, бежали от поражения. Они были пьяные и очень злые.
Они загнали мою семью и их друзей в церковь. Никто, кроме меня, не вышел оттуда живым, так что некому рассказать, что произошло. Кто-то был убит выстрелом в затылок. Другие умерли под ударами мачете.
Не знаю, почему меня пощадили. Меня нашли среди мертвецов. Из пореза на моем плече текла кровь. Кажется, я помню белых людей в синей форме миротворцев, но это, наверное, только мое воображение.
Я повторяю себе, что простила убийц за то, что они сделали. Знаю: это неправда. Каждый день молюсь Богу, чтобы эта ложь сделалась правдой. Он даровал мне новую семью. Теперь у меня хорошая жизнь. Сначала я боялась, что город-побратим Фритауна окажется его зеркальным отражением. Что страницы его истории тоже написаны кровью. Но город встретил меня радушно. Мои новые родители никогда не просили меня забыть прежнюю семью. И я еще никогда не чувствовала себя так близко к Господу. Его храм принял меня, заключил в любящие объятия. Собор Святой Троицы стал для меня Его теплыми, заботливыми руками. Я чувствую спокойствие в этих объятиях. И молюсь, чтобы найти в себе силы угодить Ему и оказаться достойной Его любви…
К горлу Макэвоя подступил комок, в глаза будто швырнули песка. Оторвавшись от сочинения Дафны, он встретил напряженный взгляд Вики.
– Это я и имела в виду, – сказала она, кусая губу. – Напрасная смерть.
Макэвой медленно кивнул.
– Вы говорили с ней об этом? – спросил он сипло.
– Конечно. Она мало что знала о случившемся, только по рассказам монахинь в приюте. Боевики схватили ее вместе с остальной семьей и впихнули в церковь. Кого-то зарубили мачете, других расстреляли. Нескольких изнасиловали. Миротворцы ООН нашли Дафну в груде мертвых тел. Ее ударили мачете, но она выжила.
У Макэвоя сжались кулаки. Принять прочитанное все не удавалось.
– Кто еще мог знать?
– Детали? Не многие. Не скажу даже, поделилась ли она с приемными родителями. Им известно, что семью Дафны перебили, но что случилось с ней самой…
– Вы кому-нибудь показывали это сочинение?
– Может, человеку-другому. – Она отвела взгляд. Впервые могло показаться, будто ей есть что скрывать.
Макэвой ждал.
– Вы думаете, тут есть связь? То есть слишком уж много совпадений, правда? Церковь. Нож. Даже мачете, если не ошибаюсь?
Макэвой согласно кивнул. И тут же спохватился: он же не в курсе, стала ли эта информация достоянием публики. Надо сдать назад.
– Возможно.
Вики, похоже, разрывалась между слезами и гневом. Только скорбь не давала ей взорваться.
– Мерзавец! – выдохнула она.
И вновь Макэвой кивнул. Что делать дальше, он не знал. Инструкция предписывала доложить Триш Фарао. Но он ведь должен сейчас сидеть в участке и отвечать на звонки, а он после звонка Вики наплевал на приказ.
– Знаете, похоже, кто-то решил завершить начатое много лет назад, – сказала Вики, разглядывая пустой стакан. А затем в упор глянула на Макэвоя: – Кто способен на такое?
В ее глазах, он, полицейский, – человек, способный предложить объяснение. Найти во всем этом смысл.