Но разве он не занимает сейчас именно тот пост, который ему по плечу? Разве он какой-нибудь предводитель с саблей наголо, из тех, что очертя голову бросаются на штурм: за мной, ребята! Нет и нет! Однако при всей своей незначительности он не лишен характера. А это уже кое-что. Он наделен божественным равнодушием ко всему происходящему. И это тоже кое-что. Он способен многое терпеть, способен выносить лишения. Он не пытается спрятаться за чью-то спину в поисках защиты, он исполнен великодушной терпимости и вовсе не думает, будто обладает чем-нибудь, что нуждается в защите.
Его слабая предприимчивость и более чем средний уровень развития — единственное, что он взял на вооружение, позднее это становится для него единственным оружием, но зато надежным и совершенным оружием является для него суверенность. Такая вот суверенность.
Погода и ветер оставляют его равнодушным. Небольшие перемены, кой-какие неполадки в машине — тоже. Не говоря уже о событиях другого рода: например, в него стреляли. Когда Алекс какое-то время тому назад стрелял в него, он как раз стоял и завязывал шнурки на ботинках — и довязал до конца. Он и сегодня поступил бы точно так же — завязывал бы, пока не завяжет.
Если бы он, по крайней мере, скрылся куда-нибудь вместе с пароходом, чтобы его пришлось искать. А он вместо этого делает совсем другое: разъезжает с молочными бидонами по крестьянским хуторам и возвращается домой под вечер.
В приборной висела карта с маршрутом «Воробья». Безотрадный маршрут, прямой, как железнодорожная линия, он и пролег точно так же — откровенно и нагло, не испытывая стыда. Абель стоял на мостике и видел, что нет ни малейшей надежды совершить ошибку, весь маршрут шел вдоль берега, но не на санках, нет, он обречен шлепать по воде. А когда он подходит к берегу, люди что говорят? Это что, пароход пришел? Нет, это просто «Воробей».
Неделя за неделей — на капитанском мостике. Скоро Троица, ну и что с того? Он не мог прихватить кассу и сбежать, потому что кассы у него не было, он только вел подсчеты. Он мог бы продать кое-что из одежды старьевщику, но получит-то он за нее всего ничего. А этот подлец Робертсен и лодки не продает, и долги не платит.
Сегодня он прибежал на мостик в последнюю минуту, времени, чтобы толком одеться, у него не было, а потому на нем нет воротничка, а есть только куртка поверх рубашки. Все равно. Конец мая, на дворе теплынь.
Пассажиров нет, никто не уезжает из дому перед самой Троицей, только слепому шарманщику помогают взойти по трапу вместе с шарманкой. Сегодня он не хромает, нет у него и язв на ноге, но он все так же слеп и, по обыкновению, движется ощупью. Руки у него до смешного маленькие, кожа нежная, потому что этот лентяй никогда в жизни не работал. Он бывает очень доволен, когда люди разглядывают его маленькие руки и приходят к выводу, что он благородного происхождения.
Лолла поднимается к капитану с недостающими деталями туалета, чтобы он надел их в приборной. Она уже не первый раз приносит ему одежду, так она щепетильна во всем, что его касается, он должен быть в полном параде еще до первой остановки. У каждого свой бзик, вот Лолла, та, например, желает быть леди.
— Помочь тебе повязать галстук?
— Нет, спасибо.
Она уже не раз это ему предлагала и неизменно получала отказ, ему не хочется, чтобы ее грудь прикасалась к его груди, чтобы ее дыхание задевало его лицо. Впору криком кричать. Вообще-то дыхание у нее приятное, слишком даже приятное.
— А вот тебе чистый носовой платок.
— Спасибо.
Лолле не остается ничего другого, кроме как уйти.
Она не посмела снова завести речь про Робертсена, хотя история эта неотступно ее терзает. Более того, она даже напевает, спускаясь по трапу, словно ей все безразлично, она просто оказала капитану обычную любезность. Капитан поблагодарил ее и со своей стороны тоже был любезен, ему тоже не оставалось ничего другого.
Часы подошли к концу, долгие часы утренней вахты, капитана сменяют, и он идет к себе в каюту. Одновременно поднимается со своего места слепой шарманщик и следует за ним. Он двигается вовсе не ощупью, он зоркий как сокол, он следует за ним и очень спешит. Без стука открывает дверь капитанской каюты и заходит. Потом закрывает за собой дверь. Но чтобы казаться совершенно слепым, спрашивает:
— Это вы — капитан Бродерсен?
— Чего, чего? — удивляется Абель.
Шарманщик протягивает ему письмо, произносит всего два слова, объясняет, от кого это письмо, письмо от фру Ольги Гулликсен, и тотчас ныряет в дверь. Прочь, скорей, чтоб никто его здесь не увидел.
А, от Ольги, деньги и письмо. «Извини, что здесь всего половина, напрасно я до свадьбы не попросила у него две тысячи — а так он уже заполучил меня и не дает. Так что надейся на будущее и счастливой тебе Троицы, дорогой Абель, кончаю, спешу».
Да-да-да, ну конечно же Ольга — это единственный благословенный человек на земле, она вознесла его на гребне высокой волны, и он пребывает на этой высоте. Трудно удержаться и не рассказать об этом кому-нибудь, но не сошел же он с ума, как человек хитрый, он прячет письмо и деньги у себя под сорочкой. Он улыбается и остаток рейса проделывает словно во сне.
Вечером на конечной станции он отыскивает Лоллу и приветливо с ней разговаривает. Лолла побледнела от тяжких мыслей, Робертсен ее осрамит и погубит. Да не погубит, сказал Абель, Робертсен ничего ей сделать не может. И вдруг он спрашивает, словно свалившись с другой планеты:
— Лолла, ты, случайно, не помнишь, Лоуренсу в тот раз деньги посылали?
— А других забот у тебя нет?
— Мне как-то странно, что он не вышел на свободу и не написал мне.
— Да посылали ему деньги.
— Спасибо, Лолла. Ты всегда так славно улаживаешь все дела. Кстати, помнишь, тут рассказывали про корову? Она была до того привязана к своему дому, что ночью сбежала домой, ей хотелось быть там, откуда она родом. Как ее звали, ту корову?
— Клара.
— И еще говорили, что во все здоровые и чистые существа заложено стремление жить там, где они были детьми. Да. Вот я и не пойму, что это с Лоуренсом?
Лолла закрывает лицо руками, такое отчаяние и растерянность вызывает у нее Абель. А он улыбается, его явно что-то радует, и еще ему жаль, что она так убивается из-за него, ему от души жаль ее, и он хочет ее утешить и успокоить.
— Извини, что я заговорил про Лоуренса. Он ирландец, но восемнадцати лет приехал в Мексику и с тех пор не бывал на родине. Он оборвал свои ирландские корни.
— Боже мой, ну о чем ты думаешь! — Лолла всхлипывает, потом начинает плакать.
— Понимаешь, он был сыном арендатора и собирался справлять свадьбу. А она возьми да и выйди за другого арендаторского сына.
Лолла начинает прислушиваться.
— А почему она так поступила?
— У нее было наготове оправдание, что, мол, теперь она должна выйти за другого.