Целый день 7 ноября и всю ночь на 8-е окрестные крестьяне, мещане, служащие и проезжавшие с воинскими поездами солдаты, все заходили проститься с покойником. Ночью по очереди у смертного одра дежурили родные и близкие покойного. Софья Андреевна собралась с силами и несколько часов сидела у гроба и гладила покойника по лбу. Поклонники приносили в дом Озолина цветы: и пожухшие подмороженные астры, и дорогие букеты, выписанные из города, и простые герани – с подоконника. Возле дома Озолина почти непрерывно пели «Вечную память». Верующие просили епископа разрешить отслужить панихиду по Толстому в станционной церкви. Тот не разрешил, ссылаясь на определение Синода. «Синод завязал, Синод пусть развязывает», – будто бы сказал на это старец Варсонофий. Вскоре и он уехал.
Утром 8 ноября прибыли из Москвы два скульптора, и каждый из них около часу снимал маску с покойного. Какой-то известный художник сделал этюд пастелью, а кто-то уж совсем неизвестный – обвел углем тень на стене от профиля покойника. Перед отъездом Толстые трогательно прощались с семейством Озолиных, Софья Андреевна говорила самые сердечные слова всхлипывающей Анне Филипповне.
Поезд с телом Льва Николаевича отбыл со станции Астапово в 1 ч. 10 мин. 8 ноября. Вслед за ним отбыли с нашей станции все многочисленные писаки, стражи порядка да и просто любопытствующие. Иван Иванович Озолин тоже поехал – на похороны. Толстого хоронили, как и завещал писатель, без церковного пенья, без ладана, без торжественных речей, рассказывал позже он. Еще рассказал, что когда гроб опускали в могилу, все встали на колени. Замешкался стоявший тут полицейский. «На колени!» – закричали ему. Он послушался и тоже преклонил колени.
С тех пор Астаповские обыватели неоднократно делали попытки разговорить вашего покорного слугу, выясняя разнообразные подробности последней болезни Льва Толстого и нюансы его внутрисемейных отношений. Я старался помалкивать. Однако, оставаясь наедине с самим собой, я не мог не подытожить свои наблюдения за этим удивительным человеком и его близкими.
Лев Толстой был подвержен судорожным припадкам, трактуемым близкими иногда как «обмороки» или «забытье». После припадка у больного наблюдалась полная амнезия всего происшедшего. Осматривавший его врач Чезаре Ломброзо считал эти припадки эпилептическими и наследственными. То, что я узнал об истории рода Толстых, подтвердило этот его вывод.
Близкие настолько привыкли и так изучили эту болезнь, что даже по продромальным синдромам узнавали раньше, когда будет припадок. Так Софья Андреевна догадалась по глазам, что припадок надвигается.
Внимательнейшим образом изучив клиническую картину этих припадков, я отмел такие диагнозы, как истерия, генуивная, кортикальная или старческая эпилепсии, диагностировав у больного аффективную эпилепсию. Характерным отличием этой формы эпилепсии является то, что припадки появляются преимущественно после душевных волнений (аффектов), отсюда и название – «аффективная эпилепсия».
При этой форме эпилепсии бывают головокружения, обмороки, психические эквиваленты, патологические изменения настроения, состояние спутанности и прочее. Но у аффект-эпилептиков никогда не наступает изменения личности, называемое эпилептическим слабоумием, которое обычно бывает при других формах.
Один из главных симптомов аффективной эпилепсии – зависимость припадков от аффективных переживаний – вполне наличествовал у Толстого. Семейная сцена, или неприятность другого характера, потрясающая его легко ранимую эмоциональную сферу, очень часто разрешалась именно припадком. Самый яркий пример – ссора матери с дочерью примерно за месяц до его ухода из Ясной Поляны – и как результат – тяжелейший приступ.
Отмечают еще и следующие психические симптомы, свойственные аффективной эпилепсии: чрезвычайно сильная раздражительность, патологические изменения настроения, приступы патологического страха, состояние затемнения сознания с самообвинениями, а иногда с галлюцинациями; головокружения; бывают также состояния сильного возбуждения, иногда сопровождающиеся затемнением сознания.
Все эти признаки присутствовали у Льва Николаевича. О них он сам писал в своих произведениях, обрисовывал их в дневниках и в разговорах, о них упоминали близкие ему люди. Он постоянно ссорился с друзьями, кричал на слуг, на детей… «Он был очень сердит и кричал своим громким, неприятным голосом», «Его крик сбивал нас с толку, и мы уже больше ничего не понимали». Он постоянно испытывал терзания ревности.
Врач рассказал мне о мучивших его головокружениях, супруга – о ночных галлюцинациях. Одну из галлюцинаций я наблюдал лично: Толстому мерещились женщины за стеклянной дверью. Из его книг я знал, что Толстому еще в отроческие годы были свойственны переживания сумеречного состояния: «временные отсутствия мысли», когда «мысль не обслуживает вперед каждого определения воли, а единственными пружинами жизни остаются плотские инстинкты» и он понимает «возможность самого ужасного преступления, без цели, без желания вредить, из бессознательной потребности деятельности…» Толстому «понятно», почему «крестьянский парень лет семнадцати, осматривая лезвие только что отточенного топора, подле лавки, на которой лицом вниз спит его старик-отец, вдруг размахивается топором и с тупым любопытством смотрит, как сочится под лавку кровь из разрубленной шеи»… Все эти переживания и влечения «понятны» только некоторым психопатам, в частности – эпилептоидам. Для нормальных детей и вообще для нормальных людей убийства из «любопытства» – это нечто дикое и совершенно аморальное. Но Толстой переживал, несомненно, эти состояния и в таком состоянии был склонен к подобным импульсивным действиям.
Переживал он и жестокие депрессии, приступы «арзамасской тоски», из-за которых он мог неделями не есть и не спать, плакать без причины и сторониться человеческого общества.
Все это говорит о том, что перед нами – типичный эпилептоидный патологический характер, описанный приват-доцентом Ганнушкиным. Налицо чередование аффективных состояний, могущих вылиться в припадок, и депрессивных состояний, характеризующихся страхом смерти. Этому сопутствует большая потребность в любви, не находящая выхода в силу неспособности сопереживать окружающим.
Все это дополняется крайне высоким Libido, садистскими и, возможно, гомосексуальными склонностями, не проявившимися, однако, открыто. Лев Николаевич долгие годы ведет активную и беспорядочную половую жизнь, но все время чувствует неудовлетворенность и не находит этому объяснения. В сношениях с женщинами он видит одну только «гадость». Его воспоминания об увлечениях юности дышат неприязнью: несостоявшиеся невесты гадки и жалки, пошлы, ограничены и фальшивы… Созданные им женские образы – на удивление несимпатичны, пожалуй, за одним-единственным исключением, когда девушка по описанию более напоминает переодетого мальчика.
Мой пациент долго тянет с женитьбой, но все же женится – на пороге сорокалетия. И конечно же чувствует неудовлетворенность женитьбой! Несмотря на то что по всему должен быть счастливым, он не прекращает думать о самоубийстве. Ему все время «гадко, стыдно и скучно».