Я сел рядом. Закурил. Теперь я думаю, что это был как раз тот момент, когда между нами могло что-то произойти. Зря я им, конечно, не воспользовался. Через какое-то время она поднялась, сказала, что теперь ей хочется уехать. Мы дошли до шоссе. Я взял такси. Когда ехали, она сказала, что я ее в армии непременно забуду, вернусь и даже не зайду. Я спросил, будет ли она писать мне? Сказала — не знает. Потом вдруг велела мне закрыть глаза и протянуть руку, а потом зажать то, что она мне даст, и не смотреть, пока мы не расстанемся. Когда подъехали к ее дому, я почувствовал, что сейчас все закончится, что это было самое лучшее в наших отношениях и дальше уже ничего подобного не будет. Выходя из машины, она попросила меня не провожать ее. Я вылез и сел на капот. Она дошла до парадной, повернулась вдруг и закричала, чтобы я уходил. А я, точно пьяный, заорал, что не уйду никогда, а буду стоять тут, пока она не согласится выйти за меня замуж. Я отпустил машину и побежал к ней. Она не ушла и вообще не двигалась с места, словно ее что-то не пускало. «Я же тебе сказала: уходи! — повторила она мне, когда я подошел. — Уходи, пожалуйста. Я тебя прошу. Ты же видишь, что я ничего не могу с собой сделать!» И заплакала. А кругом — люди. Представляешь, какое зрелище! «Ну, раз ты просишь, я уйду», — сказал я, повернулся и пошел. И ты знаешь, ни разу не обернулся. Я решил, что не оглянусь, если она меня не позовет, а она не окликнула. Я решил, что пойду в ресторан и напьюсь до смерти. Взял машину и только тут обратил внимание на то, что в моей руке что-то зажато. Я разогнул кисть — на ладони лежал флакончик духов. И ты знаешь, только тут я все понял. На нем было написано: «Первый поцелуй». Ни в какой ресторан я после этого не поехал, а вылез на Стрелке и до утра прошлялся по городу, а на следующий день мне нужно было в военкомат, и я только успел заехать домой переодеться и проститься с матерью. Из армии я ей написал восемьдесят два письма. Ты знаешь, я даже не ждал ответа, а просто посылал подряд или через день письма. Почти в каждом были стихи. Некоторые письма были целиком сложены из стихотворений. Не стану тебе их сейчас все читать, они мне теперь самому смешны, но в них содержалось как раз то, что составляло тогда мою жизнь, а главное, мое отношение к Дашке. От нее я получил только одно письмо, в котором она желала мне благополучного возвращения домой и писала о том, что мы вполне могли быть отличными друзьями. И так несколько раз на листе — друзьями.
— Я человек язвительный. У литераторов вообще, я тебе скажу, нет ничего святого. А знаешь почему? В немалой степени потому, что вас, читателей, очень трудно расшевелить, заставить страдать и искренне плакать. Вот нам и приходится спекулировать самыми святыми вещами, нагнетать человеческие страсти до немыслимых размеров, сочинять образцы коварства и благородства, фальсифицировать жизнеописания грешников и святых. Я думаю, ты на меня не обидишься, если я тебе прочитаю одно из своих, как я выражаюсь, ранних стихотворений. Я, конечно, тоже был влюблен. И не один раз. И вот после очередного разочарования я написал такую штуку. — Геродот потер виски, поднял руки над головой, словно пытаясь расслышать в многоголосии рифм именно те, которые ему сейчас требуются, и начал:
Пустота похолодела,
Напряглась до черноты,
Распрямилась до предела
И спросила: «Это — ты?!»
Ты был весел до вопроса,
Ты шалил с самим собой.
Твой мирок, как ты курносый,
Жил беспечною судьбой.
Пустота заговорила
И руками обвилась:
Из нее, как из горнила,
Струйка пламени взвилась.
Запалила край одежды,
Ты почуял, что горишь.
Вспомнил где-то, что-то, между…
И не понял, что творишь.
— Нормально. — В руках Уздечкина возникла пачка сигарет. Он крутил ее, мял и поглаживал, очевидно собираясь в итоге распаковать. — Ты еще не все дослушал. Когда я вернулся, включаю как-то телевизор: экран еще не засветился, а я уже слышу голос, и это ее голос! Представляешь? А потом и ее показывают, мою единственную любовь. И кто она, как ты думаешь? Лолита Руссо!
— Звезда голубого экрана! — Геродот в ответ только прикрыл глаза и помотал головой. После этого он тяжело вздохнул и с возможным пониманием посмотрел на друга. — Интересно, она сейчас одна или с кем-то?
— Мне почему-то это тоже интересно. — Еремей вдруг насторожился, вытянул мускулистую шею и указал в окно длинными, но загадочно изящными по сравнению с вызывающе грубым телосложением пальцами. — Позырь, что это за бивень к нам мчится?
— По-моему, это Марик. А с чего он вдруг врубил пятую передачу? — Геродот стал внимательно следить за перемещением Клептоняна. — Он смешно бегает: ножки маленькие, будто колеса у «Оки». Ты, если хочешь, возьми эту тетрадь. В ней мои рукописи. Почитай, когда настроение образуется. Потом свое мнение выскажешь. Обрати внимание на сценарии «Пушная ферма» и «Дом лесника». Я думаю, из них могут получиться неплохие сериалы. Уверен, народ такие вещи будет поглощать запоем!
— Спасибо. Будет время, обязательно полистаю. Сэнсэй мне тут галчил, что он через день по двадцать пять километров пробегает, а по выходным, на даче, — по пятьдесят. — Уздечкин закурил и протянул другу разверстую пачку. — А я думаю, что он мне уши трет, так же как со смертельными боями.
— Я пока еще от Марика о таких сновидениях не слышал. — Сидеромов вдохновенно затянулся и скосился на урну, которая за время их дежурства оказалась полностью забита упаковками от сигарет и полиэтиленовыми бутылками из-под напитков. Отработанной друзьями жвачкой были заклеены бесчисленные головы бойцов ВОХРа, образцово-показательно выполняющих на картонных плакатах всевозможные уставные действия.
Да якобы его ученики бодаются за балабаны в каком-то закрытом клубе, пока один из бойцов не выстречится, а то и дуба, в натуре, не врежет. — Еремей сжал веки, явно борясь со сном. — Сейчас бы телку клевую помять или заземлиться до утра, даже не знаю, что бы и выбрал?
— А-а-а… — протянул Геродот и вдруг заорал во весь голос: — Сэнсэй, рэй!
Дверь распахнулась, и на пороге предстал непривычно порозовевший Клептонян. Уздечкин воспрял от мгновенно окутавшего его сна и тотчас заулыбался, готовя для вошедшего традиционную шутку.
— Пацаны, там уже бойня началась! — Марк серьезно запыхался, и выпаленная им фраза получилась вдвойне неразборчивой. Впрочем, коллеги уже привыкли различать его быструю речь и, не теряя веселости, стали собираться. Клептонян тоже хранил свой, как он выражался, «анатомический» оскал. — Была команда соскочить со всех постов и обеспечить личную безопасность Засыпного и Сидеромова! Не тебя, Геродот, а твоего высокопоставленного папаши. Ты — следующий!
— Спасибо, что сказал! — с подчеркнутым безразличием буркнул Сидиров. — Непонятно только, кому он нужен?
— Наших-то уже всех положили? — с видимым участием спросил Еремей. — Гера, у нас пивца не завалялось?
— Естественно. А меня чуть не взяли в заложники. — Марк запрокинул могучую голову, которая, казалось, способна перевесить его миниатюрное тело, и, словно полоща горло, засмеялся, что походило на стук дятла в лесу. — А Старый не прибегал? Я все время видел впереди его спину, а потом она выпала из поля моего зрения.