Отогнав от себя легкую, как дуновение свежего ветерка, надежду, он вдруг увидел, что полоски в двери уже белые, и, больше не сдерживая себя, ополовинил миску. Дожидаясь вечера, снова стал думать о своей потерянной семье.
Нет, не все так плохо было у них с Гедитой. Было то, что редко встречается в афинских домах, где браки заключаются, как правило, по воле родителей, — любовь и обжигающая сердце нежность.
Спустя год после свадьбы у них родился Диокл.
Купленный Эвбулидом Армен украсил дверь дома венком из оливковых ветвей — символом будущей гражданской храбрости сына своего господина, и Эвбулид с гордостью слушал, как проходившие мимо афиняне говорили: «Этот дом посетило счастье, здесь родился мальчик! Его имя1 принесет ему большое будущее!»
Спустя еще год Армен украсил дверь шерстяной повязкой, напоминавшей о женском трудолюбии. Дочку назвали Филофеей — любящей богов, по–домашнему просто Филой — любящей…
Когда же родилась еще одна дочь, в дом уже все настойчивее стучалась бедность: наследство умерших родителей и приданое Гедиты таяли как дым.
И все равно он не унывал, надеялся на лучшее и с молчаливого согласия Гедиты назвал свою младшую дочь Клейсой2…
Эвбулид не заметил как уснул.
Когда проснулся, увидел, что за дверью уже ночь. Засмеявшись от радости, он набросился на оставшуюся в миске кашу, допил настой в кувшине и, блаженно откинувшись, уснул на этот раз сытым, спокойным сном.
Сколько он спал — час, сутки, не помнил. Очнулся от осторожного поскрипывания шагов по посыпанной дробленым камнем дорожке.
Шли, без сомнения, к эргастулу. Знакомо отодвинулся засов, скрипнула, открываясь, дверь. На пороге, как и в первый раз на фоне звездного неба, возникла знакомая фигура Домиции…
- Афиней! — дрогнувшим голосом окликнула она и, увидев поднявшегося ей навстречу Эвбулида, попросила: — Давай скорей кувшин и миску, чтобы управляющий не догадался, что я была здесь. А себе возьми вот это…
Эвбулид, бормоча слова благодарности, протянул римлянке пустую посуду и принял из ее рук что–то теплое, завернутое в большие листы папоротника. Сверток защекотал ноздри запахом, вареного мяса.
- Почему так тихо в усадьбе? — спросил он, шумно глотая слюну.
- Филагр отослал всех домашних рабов на поля, но сам иногда наведывается сюда вместе с липучим сыном Эвдема! — вздохнула она и посоветовала: — Ты ешь, не стесняйся!
Эвбулид отогнул лист и стал расправляться с куском мяса, судорожно глотая его и давясь.
— Листья не выбрасывай, их тоже можно есть, — заметила Домиция, не сводя глаз с изголодавшегося пленника. — Это целебный папоротник. Он придает силы. Им я когда–то
подняла на ноги твоего земляка Афинея… А ему досталось тогда куда больше, чем тебе.
- А кто он, твой Афиней? — с набитым ртом промычал Эвбулид. — И почему ты решила, что он — это я?
- Потому что вас, Афинеев, не так уж и много. Если раб эллин, то он, как правило, Ахей или Беот. Мой Афиней был рабом моих родителей, которые погибли во время бунта рабов Евна. Когда я услышала, что в эргастуле сидит Афиней, проданный пиратами в рабство, то сразу подумала…
- Что?
- Ничего, — неожиданно нахмурилась Домиция. — Просто мой Афиней очень хотел вернуться из Сицилии к себе в Грецию. А море так и кишит пиратами, это я уже испытала на себе…
- Скажи, а каков он из себя? — торопливо спросил Эвбулид, видя, что девушка собирается уйти. — Все–таки я тоже из Афин, может быть, даже знаю его!
- Не надо меня успокаивать! — покачала головой Домиция. — Он часто рассказывал мне про ваши Афины, и я знаю, что они ничуть не меньше Рима. Разве ты можешь знать всех их жителей?
- Но, может, он рассказывал тебе про квартал, в котором жил? — допытывался Эвбулид. — Ты вспоминай, а я буду подсказывать! У нас есть квартал Мелите…
- Нет.
- Коллит.
- Нет–нет!
- Может, Кайле?
- Кажется, он говорил, что его дом был недалеко от афинского водопровода! — вспомнила римлянка.
- Большого? — живо переспросил Эвбулид.
- Да–да! — обрадовалась Домиция. — Большого! Помню, я тогда еще смеялась — а разве в Афинах еще и маленький есть?
- Район Большого водопровода… — пробормотал Эвбулид. — Как все–таки выглядит из себя твой Афиней?
- Он лет на десять старше тебя, черная курчавая бородка, глаза большие, на щеке — клеймо… — подумав, добавила девушка.
- Борода, на десять лет… — прищурился Эвбулид, припоминая пожилого ремесленника, который отправился торговать глиняной посудой в соседнюю Аркадию, да так и не вернулся домой.
- Скажи, а он раньше не был горшечником?
- Нет! — улыбнулась Домиция. — В своих Афинах он не умел ничего, это у нас, в Сицилии, научился, пожалуй, всем ремеслам на свете!
- А отец его случайно не судья?
- Да что ты? Разве позволил бы судья, чтобы его сына с позором выгнали из родного города?
— Так твой Афиней изгнанник?!..
— Ну да!
- И когда его изгнали из Афин?
- Лет пять, может, шесть назад… Он не любил говорить со мной об этом.
- За что его изгнали?
- Кажется, он укрыл чужого раба. Но почему ты спрашиваешь об этом? Ты что, действительно знал моего Афинея? Да?! Я же вижу! Почему ты молчишь?!
«Потому что это может быть только Фемистокл! — чуть было не сорвалось с языка Эвбулида, но он тут же остановил себя: — Нет, это невозможно — она говорит, десять лет разница, а Фемистокл всегда выглядел моложе своих лет! Впрочем, если он пробыл пять или даже три года в рабстве…»
- Скажи, — обратился он к Домиции, — а он не рассказывал тебе о своих друзьях в Афинах? Ведь должны же были у него остаться там знакомые или родственники!
- Только один близкий друг, — подумав, ответила девушка. — Афиней помог ему жениться на своей соседке, и я сильно ревновала его, когда он вспоминал об этом, потому что он всегда говорил о ней с такой теплотой…
- Имя! — перебивая ее, вскочил с места Эвбулид. — Как его настоящее имя?
- А разве я не сказала? Фемистокл…
- О боги!
- Так ты все–таки знал его!
- Мне ли не знать своего лучшего друга! — опускаясь на пол, засмеялся Эвбулид и, поражаясь такому странному стечению обстоятельств, покачал головой: — Скажу тебе больше: перед тобою никто иной, как тот самый его друг, о котором ты только что говорила!
- О, Минерва! Так ты — Эвталит?!
- Эвбулид, — поправил, смеясь, грек.
- Прости, но у вас, греков, такие трудные имена!