Да только этот пан Деркач не унимается и дальше говорит: а так как это дело очень сложное, государственной важности, то верховным комиссаром нашей Высокой комиссии предлагаю выбрать нашего господаря, Панове, сгода? И они, эти собачьи дети, прокричали: сгода! Деркач сразу ко мне: а ты, великий господарь, что ты на это скажешь?
А я молчу. Ат, думаю, вот как оно порой бывает! И на часы смотрю — на них уже, вижу, совсем почти что ничего не осталось до шести, может, они прямо сейчас начнут курантить, а я могу пока молчать, я думаю, меня же только что спросили, тут надо подумать. Вот так! Вот я ответа в срок не дам — и Сойм, считай, сорвался, все они разъедутся несолоно хлебавши, и после будут говорить, и рожи при этом вот так вот кривить…
Нет, думаю, собачьи дети, не дождетесь! И говорю: и моя сгода тоже! Писарчуки, пишите мою волю!
И только я это сказал, часы пошли бить шесть, Сойм закончился. Эти все сразу вскочили, зашумели и уже без моего на то приглашения пошли в закусочную залу. А я сижу и думаю, кто я теперь — Великий князь, или верховный комиссар, или просто распоследний дурень?!
Сам я, конечно, на Высоком Сойме не был, никто меня туда не выбирал, никто потом туда не допускал. Это потом уже, назавтра после окончания всех заседаний, Великий князь мне подробно все рассказал, страшно при этом гневаясь. А чего было гневаться? Вот если бы он на себе волосы рвал, тогда бы я его такое поведение одобрил, тогда бы это было правильно. А так он вначале моего доброго совета не послушался, а после орет, как в корчме. Я что ему советовал? А то, что, ваша великость, держитесь от Цмока как можно подальше и всем другим велите делать то же самое, под страхом смерти запретите причинять Цмоку какой-либо вред. А что получилось? Создали комиссию, а его над ней комиссаром назначили. И теперь ехать ему в Зыбчицы и там не сносить головы. И он после всего этого — пьяный, конечно, он такой ко мне уже пришел — еще спрашивает, дурень он или нет. Я промолчал, потому что учить пьяного — это дело абсолютно бесперспективное. Я только сказал ему, что мне теперь нужно побыть одному и хорошенько обо всем подумать. Ясь его до двери проводил, он ушел. Мы закрылись, и я сел к столу думать.
Да, и вина себе налил. Но в меру! И вот что потом, уже почти под самое утро, мне придумалось: как-то уж очень подозрительно вели себя поважаные паны депутаты во время последнего заседания! Великий князь говорил, что они вели себя просто глупо, но я бы не стал такого утверждать. Да и действительно, ничего умного они не предлагали, а только почти единодушно решение создавшейся проблемы видели в физическом уничтожении Цмока: одни для этого советовали застрелить его волшебной пулей, другие обкормить отравленной кониной, третьи просто напустить на него порчу, благо что ведьмаков у нас в Крае полно, ну, и так далее. Были даже и такие радикальные предложения, как, например, осушить или выжечь всю Сымонскую дрыгву. А наиболее осторожные из депутатов — их, правда, было очень мало — советовали просто объявить те места заповедными и никого туда не пускать. Но осторожных не слушали. Да они и вообще как будто один другого не слушали. Или слушать не желали. Или просто не желали принимать никакого решения, тянули время, тянули, разыгрывали перед простодушным господарем комедию, а потом, в последний момент, уж как-то слишком дружно и слаженно всю ответственность на него и перевалили.
Хотелось бы мне знать, кто это так ловко задумал и, главное, осуществил.
Правда, теперь это не так уж и важно. Куда важнее другое — сам факт того, что никто из панов депутатов не выказал ни малейшего желания лично поучаствовать в расправе над Цмоком. Что это — страх перед всесильным чудовищем? Или скрытая боязнь того, что гибель Цмока повлечет за собой и гибель всего Края, так как, лишенная его, Цмока, поддержки, наша земля сразу провалится и вновь окажется на морском дне? Однако (я специально спрашивал об этом у Великого князя) никто из панов депутатов даже в шутку не упомянул о возможности подобного развития событий. Хотя панов можно понять — поверье о том, что судьба Края всецело зависит от судьбы Цмока, считается простонародным, хамским поверьем, умные люди в него не верят. Я же ведь тоже не верю в него. Я просто не могу себе представить, что может существовать какая-нибудь связь между благополучием Цмока и прочностью земной коры. С научной точки зрения подобная связь — это сущая глупость. Кем бы в конечном счете ни был этот Цмок, диким зверем или разумным человеком, он — это просто самое обычное живое существо, часть нашей фауны, а фауна, как известно, никакого ощутимого влияния на геологию не оказывает. Тектонические процессы сами по себе, а биосфера сама по себе. Так всегда было от самого Дня Творения и так, я надеюсь, будет и в дальнейшем.
Но так думаю я, ученый человек, доктор натурофилософии, так думают и мои коллеги по университету, но сколько нас? Капля в море. Ну и еще, с существенными оговорками, к нам можно приплюсовать и наше поважаное крайское панство, которое пусть не от большого ума, а от не менее большего панского гонора не желает признавать за кем бы то ни было, пусть даже за самим Цмоком, права распоряжаться судьбой Края. Но и панов, увы, тоже немного, еще одна капля. Итого всего две капли, негусто. Ну а что я могу сказать об остальной, подавляющей части нашего крайства, иначе говоря, что я могу сказать о нашем многочисленном, простом, добром, забитом народе? О, там все как один непоколебимо верят в магическую силу Цмока, в нашу прямую зависимость от его благополучия! И потому, смею вас уверить, как только наши хлопы узнают, что Цмок убит, они сразу и все поголовно уверятся в том, что Край обречен, и они будут ждать нашей скорой неминуемой гибели, и тогда любой, даже самый незначительный знак — гром среди ясного неба, кровавый закат, курица, вдруг пропевшая петухом, и т. д. и т.п. — все это мгновенно утвердит их в своей катастрофической догадке, всколыхнет, одновременно и по всей державе, их буйное, воспаленное воображение — и вот тогда…
О, смею вас уверить, человеческое воображение — это великая сила. Ну а сумма единообразных воображений целого народа, к тому же еще подхлестнутая дикой, всеобщей паникой, — это вообще такая мощь, которой будет по плечу и земная кора! Так что, хочу я вам сказать…
Но все-таки я лучше помолчу, чтобы не накликать беду раньше времени. Да и опять же, все вышеизложенное — это не что иное, как горький плод моих зыбких умозаключений, гимнастика ума и не более того. Куда существенней сейчас будет другое — сказать вам о том, что сказал Великий князь панам депутатам уже по закрытии Сойма, то есть тогда, когда они все вместе пировали в закусочной зале.
А сказал он буквально следующее: «Мне этот Цмок что Мех! Вот так вот за рога возьму, об землю х-ха! — и дух из него вон!» Когда же пан Деркач заметил ему, что рогов у Цмока нет, то его великость вышел из себя окончательно и продолжал: «Ну, тогда за уши! Но все равно об землю х-ха! И все равно дух вон! А потом вернусь сюда и надену корону и буду в ней ходить как Волат! И вот тогда ты у меня только поумничай!» После чего его великость с такой силой ударил бронзовым кубком по столу, что стол не выдержал и подломился, а кубок разлетелся вдребезги и своими осколками поранил четырех панов. Кстати, на этом весьма эмоциональном событии это застолье и закончилось.