Форсфельт затормозил перед доходным домом и указал на ряд занавешенных окон в нижнем этаже. Дом был старый и уже пришел в негодность. Окно входной двери было заделано куском ДВП. У Валландера возникло чувство, будто дом, в который он входит, уже давно прекратил свое существование. Ведь разве существование такого дома не было бы прямым нарушением шведской конституции? — с иронией подумал Валландер. В подъезде пахло мочой. Форсфельт отпер дверь в квартиру. Валландер удивился, откуда у того мог взяться ключ, но промолчал. Они вошли в прихожую и зажгли свет. На полу сиротливо валялась пара рекламных проспектов. Так как Валландер находился на чужой территории, он предоставил Форсфельту руководить осмотром. Сперва они обошли всю квартиру, чтобы удостовериться, что в ней никого нет. Квартира состояла из трех комнат и маленькой узкой кухни с видом на склад цистерн с бензином. Из всей обстановки, казалось, новой была только кровать. На остальном лежала печать запущенности. Мебель расставлена как придется. На книжной полке пятидесятых годов пылится дешевый фарфор. В углу кучей свалены газеты, там же лежит несколько гантелей. На диване валяется компакт-диск со следами кофе. На обложке Валландер с удивлением прочитал: «Турецкая народная музыка». Занавески были задернуты. Форсфельт обошел комнаты и с педантичной аккуратностью зажег все лампочки. Валландер следовал за ним в нескольких шагах. Сведберг тем временем расположился в кухне, намереваясь позвонить Хансону и сообщить, где они находятся. Валландер приоткрыл носком ботинка дверь в чулан. Там оказалось несколько нетронутых фирменных коробок с виски «Грант». Из грязной накладной следовало, что виски предназначалось шотландским изготовителем для бельгийского виноторговца, проживающего в Генте. Интересно, как они попали к Бьёрну Фредману? — подумал Валландер. Форсфельт вошел в кухню, держа в руке фотографии хозяина квартиры. Валландер кивнул. Не оставалось никаких сомнений, что в яму рядом с истадской железнодорожной станцией угодил именно Бьёрн Фредман. Валландер вернулся в гостиную и попытался определить, что же он, собственно, надеется здесь найти. Квартира Фредмана была прямой противоположностью вилле Веттерстедта и саду Карлмана, который тоже недешево обошелся своему владельцу. Вот она, Швеция, подумал Валландер. Разница между людьми такая же, как в те времена, когда одни жили в господских усадьбах, а другие в лачугах.
Его взгляд упал на письменный стол, заваленный журналами по антиквариату. Возможно, журналы имеют отношение к темным делам убитого, отметил про себя комиссар. В столе был всего один ящик. Он оказался не заперт. Помимо кучи квитанций, сломанных карандашей и портсигара, там лежала фотография в рамке. На фотографии был изображен Бьёрн Фредман в окружении семьи. Он широко улыбался в объектив. Рядом с ним сидела женщина, по-видимому, его жена. На руках она держала младенца. Наискосок от матери стояла девочка лет десяти с небольшим. Взгляд у нее был испуганный. Рядом с ней, прямо за спиной у матери — мальчик, немного младше сестры. Он стоял, крепко стиснув зубы, как будто даже в момент съемки продолжал сопротивляться фотографу. Валландер поднес фотографию к окну и отдернул штору. Он долго смотрел на снимок, стараясь понять, что же он на нем видит. Несчастливую семью? Семью, которая еще не знает о своем несчастье? Младенца, который не подозревает, что его ждет? В этой фотографии было нечто такое, что подавляло Валландера. Или расстраивало — он сам не мог определить точно. Валландер захватил карточку в спальню. Там он обнаружил Форсфельта, который, стоя на коленях, силился заглянуть под кровать.
— Ты говорил, что он сидел за побои, — сказал Валландер.
Форсфельт поднялся и взглянул на фотографию, которую Валландер держал в руке.
— Избиение жены стало его манией. Он бил ее в период беременности. Бил, когда ребенок только родился. Но, как ни парадоксально, за это его бы никогда не посадили. Однажды он сломал переносицу таксисту. Потом почти до смерти избил своего приятеля, который якобы его надул. Вот за них-то он и угодил за решетку.
Они продолжали обследовать квартиру. Сведберг уже успел поговорить с Хансоном. На вопрос Валландера: «Случилось ли что-нибудь важное?» — он покачал головой. Тщательный осмотр занял у них два часа. Валландеру пришло в голову, что в сравнении с этой квартирой его собственная могла бы показаться уютным гнездышком. Они не нашли ничего интересного, кроме дорожной сумки с антикварными подсвечниками, которую Форсфельт извлек из недр гардероба. Теперь Валландер понимал, что́ стоит за непрерывным потоком ругательств в речи Бьёрна Фредмана. Квартира была так же пуста и немощна, как и его язык.
В половине четвертого они вышли из дома и снова оказались на улице. Ветер усилился. Форсфельт позвонил в управление и убедился, что семья Фредмана уведомлена о его смерти.
— Я бы хотел поговорить с ними, — сказал Валландер, когда они уже сидели в машине. — Но думаю, с этим лучше подождать до завтра.
Валландер поймал себя на неискренности. Он бы должен был прямо сказать, что ему трудно вторгаться в семью, которая только что потеряла близкого человека. Тяжелее всего давались разговоры с детьми, у которых убили одного из родителей. Конечно, для них один день ничего не меняет. Но для Валландера это хоть какая-то отсрочка.
Они простились возле управления. Форсфельту необходимо было обсудить с Хансоном некоторые формальности, связанные с взаимоотношениями двух полицейских округов. С Валландером он договорился встретиться на следующий день в половине девятого.
Валландер и Сведберг пересели в свою машину и поехали обратно в Истад.
В голове у Валландера крутились разные мысли.
За всю дорогу оба не сказали ни слова.
Силуэт Копенгагена вырисовывался в солнечной дымке.
Валландер спрашивал себя: неужели через каких-нибудь десять дней он поедет туда встречать Байбу? Или преступник, о котором теперь им было известно едва ли не меньше прежнего, все-таки заставит его отложить отпуск?
Он размышлял об этом, стоя перед мальмёским терминалом, к которому причаливали катера на подводных крыльях. Было утро, последний день июня. Накануне вечером Валландер решил, что для разговора с семьей Фредмана возьмет в Мальмё не Сведберга, а Анн-Бритт Хёглунд. Он позвонил ей домой. Анн-Бритт только спросила, нельзя ли выехать пораньше, чтобы по дороге, еще до встречи с Форсфельтом, она успела уладить одно дело. Сведберг, узнав, что ему не придется два дня кряду выезжать за пределы Истада, не только не расстроился, но, наоборот, испытал явное облегчение.
Валландер ни о чем не расспрашивал Анн-Бритт и, пока она занималась своими делами на пристани, прогуливался по пирсу, глядя через залив в сторону Копенгагена. Какой-то катер — на борту у него можно было разобрать слово «Бегун» — как раз выходил из порта. Было тепло. Валландер снял куртку и перекинул через плечо. Зевнул.
Накануне вечером, вернувшись из Мальмё, он срочно собрал всех сотрудников, которые еще оставались в управлении. В дежурной части Валландер, при поддержке Хансона, дал импровизированную пресс-конференцию. На прошлой встрече с журналистами присутствовал Экхольм. Он продолжал работать над психологическим портретом преступника, стараясь все расставить по своим местам и всему найти объяснение; в случае успеха такой портрет стал бы для следствия большим подспорьем. Все вместе они решили, что Валландер может для прессы сделать следующее заявление: по всей вероятности, разыскиваемый преступник не представляет угрозы для случайных людей, но очень опасен для тех, кого заранее наметил себе в жертву. В полиции его действия объясняют по-разному. Но в любом случае, потенциальные жертвы сами могут определить, угрожает ли им опасность. Последнее обстоятельство Валландер подчеркнул особо и призвал таких людей, из соображений собственной безопасности, обратиться в полицию. Журналисты сразу же набросились на Валландера с вопросами. Он становился все мрачнее, понимая, что сейчас лучшей новости для газетчиков не придумать: скоро вся страна замрет, и начнется всеобщий летний отпуск. Когда и собрание, и пресс-конференция закончились, Валландер почувствовал, что страшно устал.