— А что ворота заделали? — спросила Елена.
— Да чтоб поезда не было слышно! — сказал участковый. Хозяйка осуждающе уставилась на него: близость железной дороги, конечно, была главной проблемой дома. «Может, и не из-за Штейнера они дачу свою продают, — вдруг подумала Елена. — А из-за поездов!»
— Это ведь только сейчас стеклопакеты появились, — продолжил Михайлов как ни в чем не бывало. — А раньше шумновато было. И пассажиры из окон пялились… У нас ни у кого окон на эту сторону не было. Наоборот, сараями старались отгородиться…
— Ну, это ты не ври! Шума в деревянном доме вообще не слышно. Я в городе в бетонной многоэтажке живу, так, верите ли, за шесть километров электричку слышу, весь дом ходуном ходит. А тут хоть по двору на танке катайся, только слабый такой шум, будто дождь идет. А что касается пассажиров, которые пялятся, так что им видно, пассажирам-то? Не говоря уж о том, что раньше дорогу тополя скрывали.
— А куда делись?
«Ох и привередливая!» — прочитала она в хозяйкиных глазах.
— Да сгнили… Старые уже были… Дом хороший. Если придраться хочется — это одно. Тогда и спорить не о чем! Но просто так охаивать — это, извините…
Расстались недовольные друг другом. Хозяйка возмущалась тем, что покупатель не вырвал дом из рук, Елена была удивлена агрессивным тоном, каким велась эта продажа. «Вас бы в Москву! — думала она, шагая вслед за участковым к опорному пункту. — Там быстро научат вежливой торговле…»
— Ну, что? — Михайлов обернулся. Глаза его смеялись, и Елена в очередной раз подумала о нем с симпатией.
— Она не будет к вам в претензии?
— Пусть попробует… Елена, а что вы видели тогда из поезда? Вы ведь не рассказали. Как это — утопили?
— Из дома Штейнера, из тех самых ворот, которые теперь не существуют, вышла медсестра с каталкой. К каталке был привязан пожилой человек… Он даже пытался шевелить руками и ногами. Во рту у него был кляп… Она сбросила каталку с мостков и несколько минут наблюдала, как он там умирает, под водой. А потом мой поезд уехал. — Михайлов смотрел на нее, раскрыв рот. — Вот бред, правда? — слабо улыбнувшись, спросила она.
— Нетипично… так скажем… Медсестра с каталкой в нашей деревне! Это нечто! И все-таки какое-то объяснение должно быть. Тем более, что это было семнадцатого августа — в день зверского убийства, которое произошло в нашей тихой Корчаковке… А почему медсестра, Елена? Только потому, что с каталкой?
— Нет. Главным образом потому, что в белом халате. Я подумала: сиделка.
— У нас в Корчаковке?! Представляю себе эту картину! Но все-таки? Это могла быть и женщина другой профессии.
— Какой, например?
— В белом халате-то? Продавщица. Воспитательница… Это была именно женщина?
— Я не уверена.
— Тогда еще, скажем, мясник.
— Об этом я не подумала.
— Работник морга? — спросил Мишаня сам себя. — Ведь там должен был быть работник морга? Но зачем ему двигаться к реке? И тем более, сбрасывать в нее труп!
— Логично, — Елена улыбнулась. Участковый перечислял разные ее версии, накопившиеся за одиннадцать лет.
— Если бы приезжала «Скорая помощь», об этом бы в поселке знали. Ведь именно об этой ночи, с шестнадцатого на семнадцатое, допрашивали всех без исключения жителей… — Михайлову вдруг снова мучительно показалось, что нечто похожее он уже слышал, но только в какой-то другой интерпретации. Он поморщился. — «Скорой» никто не заметил.
— Знаю. Я видела эту улицу из окна поезда. Там не было «Скорой», это точно.
— А других машин?
— Я не помню. Мне ничего не бросилось в глаза. Но ведь, вы говорите, здесь всех допрашивали, когда искали убийц Штейнера.
— Надо посмотреть дело. Если бы вы раньше рассказали, я бы сразу поинтересовался… Теперь относительно жертвы. Вы сказали: пожилой. Почему?
— У него было такое темное лицо… Как у старого работяги. Обветренное такое.
— Во всяком случае, не Штейнер. Тот был молочно-белый.
— Может, еще что-то в движениях, в строении тела, обтянутого простыней… Ну, вот вы сегодня спрашивали сам себя: сколько информации остается в пассиве? И у меня также. Какие-то признаки убедили, что он пожилой.
Михайлов замолчал, возясь с ключами. Он отпер дверь, зашел в отделение первым. Сразу направился к чайнику, потирая озябшие руки. Елена опустилась на табуретку, привалилась спиной к стене.
— Устали? — спросил он, искоса поглядывая на нее.
— Не выспалась…
— Одного я не могу понять, — он вздохнул. — Даже если вы заметили что-то, какого черта вас преследуют? Ведь убийство одиннадцать лет назад раскрыто. Зачем ворошить прошлое?
Она пожала плечами.
— Вас, по-моему, что-то расстроило в доме Штейнера. — Михайлов достал из шкафа стаканы в подстаканниках, явно реквизированные у министерства путей сообщения. — Вы такая впечатлительная?
— Мне показалось, за мной следят из-за кустов… Можете вызывать психушку. Вы и так были неестественно терпимы.
— Какая вы колючая, оказывается! — Он засмеялся. — Зачем же психушку? За вами действительно следили. И уже через пять минут вся деревня будет знать, что я выдавал постороннюю мадам за родственницу.
— Почему это?
— Потому что за вами следил тот, кто инициировал все ваши неприятности. И кто вас знает. Долгушина!
— С чего вы взяли?
— Я видел ее. Она за забором пряталась. Да она там живет!
— Где?
— В соседнем доме. А если точнее, то со всех сторон.
— Со всех сторон?
— Ну, да. Раньше она жила в том доме, что стоит перед штейнеровским, если смотреть от начала поселка. Потом она этот дом отдала сыну с невесткой, а себе купила тот, что с другой стороны. Точнее, как купила… Там дело мутное. Купчую мой крестный видел, ее даже нотариус заверил, но сам продавец не появился на сделке. Доверенность прислал.
— Пропал, что ли?
— Вам, конечно, хочется, чтобы кто-нибудь у нас пропал, я вас понимаю… Но нет, почему пропал? Он и до этого здесь нечасто появлялся.
— В городе живет?
— Что вы к нему прицепились? Думаете, весь этот ваш сыр-бор разгорелся из-за дома ценой в сто пятьдесят тысяч рублей?
— Ну уж — сто пятьдесят тысяч!
— Между прочим, штейнеровский дом как раз за эту сумму и продают!
— Всего?! Как я теперь понимаю хозяйку! Какой же я придирой выглядела!
— Всего? — передразнил он ее. — Не придира, а настоящая москвичка! Разве так можно о деньгах: «всего»! Для нас это много.
— Ладно вам! Вы все-таки скажите, что с предыдущим хозяином? Может, он был свидетелем убийства Штейнера и его убрали? Дом-то рядом!