– Знаешь, мне не терпится прочитать несколько отрывков отсюда Элтраму и Маре. Мара сказала, что никогда не слышала об этой пьесе. А Элтрам ее знает, местами даже помнит наизусть. Ройбен, я вот что придумал! Подарю-ка я Элтраму и Маре свой старый экземпляр комедий. Он где-то здесь. О, даже два! Я подарю им чистый, без пометок. Посмотри, что они мне подарили! – он повернулся и указал на стоявший на письменном столе букетик ярких полевых цветов, переплетенных побегами плюща. – Я и понятия не имел, что в это время года в лесу так много живых цветов. Они принесли его мне рано утром.

– Очаровательно! – похвалил Ройбен.

Во второй половине дня они поехали в прибрежный город Мендосино, чтобы погулять, пока погода позволяет. И поездка не обманула ожиданий. Дома викторианской архитектуры, из которых состоял центр городка, были украшены столь же радостно, как и в Нидеке, в магазинах суетились покупатели, отложившие рождественские покупки на последнюю минуту. Море успокоилось, а прекрасное синее небо со скользящими по нему белыми облаками поражало своим великолепием.

Но уже к четырем часам, когда они отправились домой, море вновь обрело аспидно-серый цвет и начал сгущаться вечерний сумрак. Ветровое стекло испещрили мелкие капли дождя. Ройбен подумал, что, когда он окажется в волчьей шкуре, ухудшение погоды не будет значить ровным счетом ничего, пусть даже на Нидек-Пойнт обрушится шторм, и попытался обуздать постоянно нараставшее нетерпение. Будет ли охота этой ночью? Хорошо бы. Он уже истосковался по охоте, и Стюарт наверняка тоже.

Он довольно долго пробыл в домике Фила, откуда позвонил Грейс и Джиму и поздравил обоих с Рождеством. Джиму предстояло, как всегда, служить всенощную в церкви Святого Франциска в Губбио; на службу собирались Грейс, Селеста и Морт. На следующий день он устраивал в трапезной своей церкви обед для бездомных и нищих из Тендерлойна.

В конце концов подошло время проститься с Филом. Как-никак до Рождества оставалось все меньше и меньше времени. Уже совсем стемнело, и дождь за окнами сменился туманом. Призывно манил лес.

Поднимаясь к дому, Ройбен обратил внимание на то, что все внешнее освещение в Нидек-Пойнте выключено. Развеселый трехэтажный дом, который так четко очерчивала по ночам праздничная иллюминация, исчез, вместо него осталась громадная черная глыба, поблескивающая стеклами, за которыми чуть просвечивал слабый свет. Фронтоны в сгущающемся тумане вообще были неразличимы.

Лестницу освещало лишь несколько свечей. А в своей комнате он обнаружил зеленую мантию с капюшоном и тапочки.

К одеянию добавился еще один предмет – огромный рог для питья, оправленный в золото и инкрустированный крошечными золотыми же фигурками и символами. По краю шла полоса чеканного золота, золотым был наконечник на острие; чтобы рог можно было носить на плече, его снабдили длинным тонким ремешком. Рог, красивый сам по себе, был слишком велик для буйвола или барана.

Ройбен взял рог в руки, чтобы рассмотреть получше, но ему помешал стук в дверь и приглушенный голос Феликса:

– Пора.

21

На лестнице теперь горела только одна свеча, и Ройбен, спускаясь по лестнице, ощутил пустоту и огромность дома.

Где-то вдали зловеще били барабаны.

Спустившись с крыльца черного хода, он с трудом различил в кромешной тьме пять фигур в мантиях с нахлобученными на головы капюшонами. Барабаны выбивали причудливую и немного пугающую дробь. А сквозь завывания ветра еле-еле доносились звуки флейт. Дождя, можно сказать, не было – в воздухе висела морось, больше похожая на туман, которая ощущалась, но не воспринималась на слух, но в отдаленных деревьях завывал ветер, приносивший с собой еще и какие-то ужасные стенания.

Он ощутил инстинктивный страх. Вдалеке можно было разглядеть отсвет костра, от которого на сердце вдруг потяжелело. Костер был большим, настолько большим, что задевал в душе глубинные струны тревоги. Но промокшему от долгого дождя лесу от этого дождя не грозила никакая опасность. Это он твердо знал.

Постепенно он начал различать тех, кто стоял рядом с ним. И тут громко чиркнула каминная спичка, и слабый огонек позволил разглядеть Маргона, державшего в руке длинный тонкий факел.

Факел тут же вспыхнул, и в его мятущемся свете обрисовались и остальные фигуры.

Ройбен отчетливо обонял горящую смолу, но не мог понять, какую именно.

Они гуськом направились в лес. Впереди шел Маргон с факелом. Похоже, барабанщики, хотя и находились вдалеке, знали об их приближении. В непрерывную призывную дробь малых барабанов вплелись басовитые вздохи больших, а затем над всем этим взмыли трубы. И тут же к этим инструментам присоединился высокий, гнусавый и чуть ли не устрашающий звук – вероятно, ирландской волынки.

А вокруг все хрустело, шуршало, чавкало и непрерывно перемещалось. Они углублялись в лес, переступая через камни и валежник, и Ройбен то и дело слышал негромкий, сдержанный смех. По сторонам извилистой тропинки он видел появлявшиеся и исчезавшие бледные пятна, лица Лесных джентри, и вдруг, в такт громовым раскатам, долетавшим издалека, раздалась чуть слышная мрачная музыка: жалобные ноты деревянных дудок, стук и звон тамбуринов и какое-то беспрерывное жужжание.

По его плечам и спине пробежал холодок – но холодок приятный. Ощущение собственной наготы под мантией обрело некий эротический оттенок.

Они шли все дальше и дальше. Ройбен начал ощущать во всем теле легкую щекотку, говорившую о начале превращения. Но тут Феликс поймал его за руку.

– Подожди, – негромко сказал он, подстроившись в ногу с Ройбеном, и тут же, когда тот споткнулся и чуть не упал, ловко поддержал его.

Барабаны звучали все громче. Самые большие замедлили свой бой до мерного, жуткого погребального ритма; завывания волынок сделались гипнотическими. Ветки секвой высоко над головами скрипели под тяжестью перемещавшихся по кронам Лесных джентри. Из кустов то и дело доносились резкие звуки разрываемых лоз или распрямляющихся веток, с силой хлещущих по соседним.

Впереди сквозь туман и густое переплетение веток и вьющихся лоз призывно манило могучее алое зарево.

По пути они то и дело сворачивали. Ройбен уже не мог понять, в каком же направлении они идут. Было ясно только то, что они подходят все ближе и ближе к костру.

Шедшие впереди фигуры в остроконечных капюшонах, перед которыми плыл далеко впереди одинокий мерцающий факел, казались ему незнакомыми, и реальным, похоже, внезапно оказался один Феликс, Феликс, шедший за ним следом, а его сердце вдруг устремилось к Стюарту. Страшно ли Стюарту? И страшно ли ему самому?

Нет. Невзирая на то что барабаны били все громче и невидимые музыканты вокруг отвечали им и вплетали в их поступь негромкие, но устрашающие ноты, он не испытывал страха. Под кожей снова защекотало, он чувствовал, как волосы на голове пытаются покинуть свое место, как волчья шерсть рвется наружу из-под человеческой кожи. Интересно, на барабаны, что ли, отзывается скрытый в его теле волк? Имеют ли барабаны какую-то тайную власть над зверем, власть, о которой он не имел никакого представления? Он деликатно, но строго боролся с трансформацией, отлично понимая, что вскоре она все же возьмет над ним верх.