Отдаленный огонь становился все ярче и, казалось, уже поглотил зыбкий огонек факела Маргона. В колеблющемся, пульсирующем зареве этого огня было что-то пугающее, что-то такое, что он воспринимал как глубокую и жуткую тревогу. Но огонь звал, и он, стремясь к нему, вдруг крепко схватил Феликса за руку.
Вдруг все предвкушения, которые он испытывал, нахлынули на него как дурман, и ему показалось, что он уже целую вечность бредет по темному лесу, и это ощутилось как величайшее, значительнейшее событие – быть вместе с остальными, идти на дальний свет, который мигает и переливается так высоко, как будто это пылает жерло вулкана или какая-то темная печь, невидимая за собственным светом.
В ноздри ему внезапно ударил резкий запах, насыщенный, густой запах диких кабанов, на которых ему так редко удавалось поохотиться, и сладкий, влекущий аромат глинтвейна. Гвоздика, корица, мускатный орех, яркая нотка меда, все это смешивалось с запахом дыма, запахом сосен, запахом тумана. И все это вместе переполняло его ощущения.
Ему показалось, что где-то в ночи он слышит гортанные вскрики кабанов, гортанное хрюканье, и его кожа вновь запылала огнем. Его внутренности свело от голода – голода по живому мясу.
Чем ближе они подходили к отчетливо ощущаемой стене черноты, над которой вздымались к небесам искры от неясно видимого теперь яростного пламени, тем громче разливалась вокруг песня без слов, исполняемая некими незримыми существами.
Внезапно огонь факела, который все так же держал над головой Маргон, начал подниматься, и Ройбен смутно различил очертания тех самых серых валунов, которые когда-то рассматривал при свете дня, и вся цепочка побрела вверх по крутому каменистому склону и вошла по сигналу Феликса в узкий извилистый проход, в который Ройбен смог протиснуться не без труда. В его ушах гремел барабанный бой, и снова, призывая, требуя поторапливаться, надрывно взвыли волынки.
Мир впереди взорвался ослепительными пляшущимися огненными языками.
Двигавшаяся перед ним темная фигура отступила в сторону, на открывшееся свободное место, и Ройбен, ослепленный на мгновение пламенем, оступившись в очередной раз, обнаружил, что стоит на плотно утоптанной земле.
Они оказались на просторной площадке.
Ярдах в тридцати от него ярился и трещал огромный праздничный костер, в его желто-оранжевом горниле лишь с трудом можно было разглядеть пылавшие там могучие бревна.
Огонь, похоже, находился в самой середине просторной площадки. Слева и справа от него, насколько хватал глаз, лежали, скрываясь, в конце концов, во мраке большие валуны.
Прямо у выхода из лаза, по которому они попали сюда, стояла группа музыкантов, которых легко было опознать, несмотря на пышные зеленые бархатные одеяния с капюшонами. Лиза била в литавры, гром которых сотрясал Ройбена до самых костей, а рядом с нею Генриетта и Петер играли на деревянных дудках, Хедди – на длинном узком барабане, а Жан-Пьер – на большой шотландской волынке. Откуда-то свысока доносилась бессловесная песня Лесных джентри и звуки скрипок, металлических флейт и звяканье цимбал.
Все это сливалось в песню ожидания, почитания и безусловной торжественности.
Впереди, между стеной валунов и огнем, стоял над тлеющим костерком огромный золотой котел, сверкавший так, будто сам был сделан из угольев, и Ройбен вдруг понял, что котел – это центр круга, который сейчас образовывали вокруг него морфенкиндеры.
Он шагнул вперед, чтобы занять свое место, и в ноздри ему ударил приятный пряный запах, исходивший от котла.
Музыка сделалась тише и замедлила темп. Воздух, казалось, затаил дыхание, и лишь барабан негромко рокотал, как дальний гром.
Слышались также хрюканье, глухое нутряное ворчание и взвизгивание кабанов, но животные, чувствовал Ройбен, были где-то надежно заперты. Он не сомневался в этом.
Морфенкиндеры между тем приблизились к котлу настолько, насколько позволял исходивший от него жар, и образовали круг. Они стояли не настолько близко друг к другу, чтобы взяться за руки, но достаточно для того, чтобы отчетливо видеть лицо каждого.
Затем справа от Ройбена, среди пляшущих теней по ту сторону костра, материализовалась еще одна, незнакомая, фигура, явно намеревавшаяся присоединиться к кругу, и когда откинула зеленый капюшон и стало видно лицо, Ройбен увидел, что это Лаура.
У него перехватило дыхание. Она же заняла место напротив и улыбнулась ему сквозь парок, поднимавшийся из котла. Все остальные приветствовали ее, кто громкими возгласами, кто одобрительным бормотанием.
Маргон возвысил голос:
– Модранехт! – проревел он. – Ночь Матери Земли и наш Йоль!
И тут же все остальные вскинули руки и громко заорали в ответ, Сергей испустил могучий гортанный вой. Ройбен тоже поднял руки и, напрягшись всем телом, тоже выпустил наружу вопль, распиравший его изнутри.
Внезапно стук литавр перешел в оглушительную дробь, сотрясшую Ройбена до глубины души, а флейты пронзительно застонали.
– Лесной народ, присоединяйтесь к нам! – объявил Маргон, все так же стоявший с воздетыми руками. В ответ ему из-за стены валунов разноголосо загремели барабаны, запели скрипки и дудки и рявкнули медные трубы.
– Морфенкиндеры! – продолжал Маргон. – Милости просим.
И из темноты появилось еще несколько фигур в мантиях с капюшонами. Ройбен ясно разглядел лицо Хокана, лицо Фионы и несколько фигур поменьше; судя по женственным очертаниям, это должны были быть Беренайси, Кэтрин, Хелена, Дорчелла и Клэрис. Они по очереди вступали в расширявшийся круг.
– Пейте! – призвал Маргон.
И все сошлись к котлу, погрузили в бурлящее варево инкрустированные рога, а затем, отступив, принялись пить глоток за глотком. Питье было нагрето как раз в меру: чтобы зажечь огонь в глотке и в сердце – чтобы воспламенить связи в мозгу.
Потом они снова наполнили рога и снова выпили.
Внезапно Ройбен зашатался, начал падать, и Феликс, стоявший справа, быстро поддержал его. Голова Ройбена кружилась, он неожиданно для самого себя негромко рассмеялся. Лаура, сверкнув глазами, улыбнулась ему. Она поднесла к губам сияющий рог. Она произнесла его имя.
– Сейчас не время слов, привычных для рода человеческого, – для стихов или проповедей, – кричал Маргон. – Мы собрались вовсе не для слов. Потому что все мы знаем все слова. Но как же оплакать потерю Маррока, не произнося его имя?
– Маррок! – закричал Феликс. И, шагнув к котлу, он погрузил туда рог и выпил.
– Маррок! – произнес Сергей. – Старый друг, дорогой друг.
И все, один за другим, сделали то же самое. В конце концов очередь дошла до Ройбена, и ему пришлось тоже наполнить рог и произнести имя убитого им морфенкинда.
– Маррок, прости меня! – крикнул он. И услышал откликнувшийся, словно эхо, голос Лауры:
– Маррок, прости меня.