– Вот так я смогу безопасно приложить губы к трубке.
– Ты будешь сосать эту штуку?
Таш фыркнула:
– Это быстрый способ убить себя. Нет, я буду дуть в нее. Но пока не могу начать, форма должна улучшиться.
Она протянулась за одним из инструментов на стойке, пришлепнула промоченные газеты к нижней части расплавленной массы и придала ей чашевидную форму, формируя и полируя светящийся стеклянный шар. Эйден почти забыл, что находится у нее.
Ты просто хочешь того, чего не можешь получить.
Он прав. Но не полный же урод. Хотел, чтобы она желала его так же страстно. Ну, не может она быть совершенно равнодушной к нему.
Или может?
Эйден решил отвлечься от этих размышлений.
– Разве у тебя нет инструментов получше?
– Если бы ты пришел в горячий цех два тысячелетия назад, ты бы увидел очень похожие инструменты. Иногда старое лучше нового.
Смещающиеся грани в светящейся расплавленной массе гипнотизировали его, пока Таш обрабатывала шар. Эйден подошел близко к ней сзади и положил руку в перчатке ей на плечо, чтобы она знала: он рядом.
Трубка накренилась, Таш пропустила оборот.
– Что произойдет, если ты перестанешь ее вращать? – спросил Эйден.
– Хм. – Она восстановила равновесие. – Изделие потеряет форму, как только прекратится инерция.
– Оно упадет?
– Продолжай отвлекать меня, и мы это выясним.
Она права. Манипулирование килограммом вулканической лавы не самое удобное занятие, чтобы приставать с расспросами. Эйден замолчал.
Таш покрутила еще несколько минут, затем приподняла изделие выше, поворачивая боком, и поднесла конец трубки к губам. Эйден не видел, как поднимаются ее плечи или как расширяется высокая грудь, но заметил, как немного увеличился стеклянный шар. Совсем чуть-чуть.
Ее губы на конце трубки сообщили ему тепло, не имеющее ничего общего с обжигающим жаром, исходящим от трех печей.
Извращенец.
Эйден отвлекся от Таш, вновь взглянув на форму, которая начинала образовываться на конце трубки. Чашевидный блок придавал шарику дно грушевидной формы. О-о-о, его любимая форма! Пара неприятных с виду клещей подрезали, протыкали, формировали и резали, пока все это непрерывно вращалось. Поворот, надрез, поворот, надрез. Каждый постепенно освобождал существо внутри стекла, Таш легонько постучала по краям каждой ножки, чтобы расширить пространство между ними. Они радостно раскрылись наружу от силы вращения. Его тело снова дернулось.
Боже, было что-то сексуальное в ее сноровке и сосредоточенности!
Блеск пота на ее теле на фоне обжигающего жара озарял все вокруг. От этого почти невозможно сосредоточиться на том, что делают ее руки. Эйден снова зашел к ней за спину и стал наклоняться, пока его глаза не оказались на одном уровне с ее глазами. Удобно. Вращение и формирование стали замедляться.
– Что ты делаешь? – Таш тихо и озабоченно, едва переведя дух, чуть подалась в его сторону.
– Мне нужен твой уровень глаз. Хочу смотреть, как ты это видишь.
Он хотел почувствовать то, что чувствует она, не имея возможности заявить о себе по-другому. Но прежде всего хотелось объединиться с ней, пока происходит этот чувственный показ.
– Похоже, существует ментальная связь между тобой и стеклом, а твои руки только лишь поддерживают иллюзию.
Она разогнулась, расправила плечи.
– Думаешь, я просто заставляю стекло обрести форму?
– В данный момент, думаю, ты можешь уговорить его на что угодно, лишь бы угодить тебе.
Таш резко встала и подхватила трубку с зарождающейся звездой. Его слова несли груз подтекста, все это неуместно, учитывая то, что она знала.
Думала, что знала. Боже мой, а если она права?
Таш погрузила звезду обратно в нагревательный барабан, чтобы повысить ее температуру и на несколько мгновений отдалиться от Эйдена.
– Не мог бы ты подать мне одну стеклянную соломинку с рабочего стола?
Цвет – вот что нужно этому изделию. Пространство – вот что нужно ей. Добавление цвета в расплавленный кусок требует усиленного вращения, Эйден просто не сможет стоять так близко, пока она делает это, или же она просто выколет ему глаз концом трубки. Таш вытащила морскую звезду из барабана и насадила зарождающуюся форму на стек лянную палочку для облегчения работы, затем разожгла паяльную лампу и взяла оранжевую стеклянную соломинку из рук Эйдена. Она преувеличивала каждое движение так, чтобы у него не было возможности снова подойти ближе.
Господи, как плохо, что он здесь, наблюдает за ее работой! А ей просто необходимо оставаться собранной.
По мнению Эйдена, Таш весьма решительна. Он молча смотрел, как она непрерывно капает расплавленную окрашенную массу вдоль каждой ножки под спусковым рычагом установленной на скобе горелки до тех пор, пока все пять ножек не обрели природный цвет. Таш отодвинула изделие дальше от горелки и выждала несколько секунд, пока стекло достаточно остыло, чтобы видеть возникающие естественные оттенки. Трудно не засветиться так же ярко, как морская звезда, в трепете от восторженного вздоха Эйдена.
– Здорово, да? – сказала она. – Рожденная из печи.
Упорно не обращая внимания на его близость, Таш занялась добавлением десятков капелек к нижней части каждой ножки, а потом снова прошлась по всему изделию, нажимая зубцом на каждую маленькую присоску. Не идеально, но она уловила суть. Эйден кружил вокруг, пока она работала, наблюдая со всех сторон. Куда бы он ни двигался, Таш чувствовала его уважение, несмотря на маску, пристальность жаркого взгляда. Он снова напомнил ей акулу. Кружащую. Выжидающую.
Наконец, морская звезда была закончена. Таш выключила паяльную лампу, внезапно повисла пугающая тишина. Таш сняла очки, Эйден поднял свое «забрало». Когда она положила морскую звезду на край скобы, ножки у той свернулись и повисли медленной ниспадающей волной, совсем как у настоящей, до тех пор, пока они не загнулись над краем скобы. Так она и будет висеть над полкой. Или аквариумом. Или книжным шкафом. Подобно тому как ее увидела Таш в обсерватории, когда звезда огибала острые углы древесины пирса.
Отнюдь не самое лучшее, что она сделала, но лучшее, что собиралась сделать сегодня. Таш попросила прощения у духа стекла внутри, когда аккуратно ставила ее в печь, где звезда будет медленно остывать в течение ближайших двадцати четырех часов, сохраняя целостность стекла. Таш задвинула тяжелую дверцу. Лучший предлог не смотреть Эйдену в лицо утрачен.
– Твои руки, должно быть, ломит от боли, – тихо сказал он, приближаясь к ней теперь, когда жар благополучно остался за асбестовой дверцей. По крайней мере, жар от печи. Трение между ними по-прежнему создавало их собственное пылающее тепло.