Все шесть приданных дивизии танков дошли до Зуши, но забраться на ее крутой западный берег не удалось ни двум КВ, ни тем более легким танкам. Они буксовали в снегу на склоне, сползали и, наконец, все застряли в снегу окончательно.
Пехота с большими потерями преодолела открытую местность перед замерзшей рекой, саму Зушу, несколько групп бойцов даже взобрались на ее высокий берег, но фланкирующим пулеметным огнем все атакующие были отброшены.
Не удалась и вечерняя атака.
Поздним вечером майор Гогичайшвили получил приказ утром возобновить наступление.
– За день мы потеряли треть боевого состава, – сказал Шапошников. – Если и дальше так будем воевать – без артподготовки и в полный рост ходить на пулеметы, то надолго же нас тут хватит…
Гогичайшвили нахмурился:
– Приказ есть приказ. Полковник Гришин обещал с утра дать часовую артподготовку. Давай подумаем, что мы можем сделать, чтобы максимально сберечь людей и выполнить боевую задачу. Основные потери несем, когда выходим на рубеж атаки… Добраться бы до траншей…
– Больше километра по открытой, пристрелянной местности, – напомнил Шапошников. – И все по снегу.
– Надо быстрее преодолевать открытое пространство, – неуверенно сказал Гогичайшвили.
Он понимал, конечно, что быстрее, чем они пробовали атаковать, вряд ли возможно.
– По-пластунски? Тоже не выход…
И следующий день не принес успеха. Все попытки атаковать пресекались мощным минометным и пулеметным огнем гитлеровцев. В полку Гогичайшвили за двое суток боев из шестисот штыков осталась одна треть.
Полковник Гришин дал один день передышки, как раз в этот день пришло пополнение – четыреста человек. И снова начались атаки, одна за другой.
На четвертый день боев на НП полка Гогичайшвили приехали полковник Гришин и командир соседней гвардейской дивизии.
– Где командир полка? – спросил Гришин в штабе.
– У артиллеристов.
– Шапошников, почему у тебя люди не атакуют, а лежат? – спросил Гришин, глядя в бинокль на заснеженное поле боя.
– А они и не встанут, товарищ полковник. Они убитые, – с трудом сдерживая горечь, ответил Шапошников. – За вчерашний день тоже семьдесят восемь убитых и сто двадцать семь раненых. И так – каждый день.
Полковник Гришин молча продолжал смотреть в бинокль, хотя и так были видны десятки застывших на снегу фигурок.
– Подготовим атаку, поднимем людей, пройдем немного – немцы нам по носу, – продолжал Шапошников, – сильнейший пулеметный огонь. Люди четвертые сутки в снегу, и днем и ночью. Огневые средства противника не подавляются совершенно.
Полковник Гришин вспомнил цифры потерь в других полках за вчерашний день: у Фроленкова – сто убитых и сто сорок пять раненых, у Тарасова – семьдесят убитых и сто восемьдесят раненых.
– Приказ остается прежним, – сказал он Шапошникову, – ты же должен понимать: и на меня давят сверху! – Глаза у Гришина сверкнули болью и обидой, он отвернулся, скрипнув зубами.
Политрук Андрей Александров после лечения в госпитале в свой полк вернулся в разгар боев. По дороге на фронт ему удалось заехать домой, поэтому на передовую он попал с хорошим настроением, свежий и энергичный. Политрук Иван Пилипенко, заменявший его на должности комсорга полка, как раз уехал на курсы, и Андрей вновь стал комсоргом.
Когда он пришел в батальон, которым после гибели Нагопетьяна командовал лейтенант Максимов, там готовились к бою. Наступление было назначено на 13 часов, но гитлеровцы, заметив, что батальон русских накапливается для атаки в ложбинке, начали сильнейший минометный обстрел. Только Андрей успел перекинуться с комбатом парой фраз, как Максимова ранило осколком близко разорвавшейся мины.
– Ну вот, политрук, командуй теперь ты, раз здесь оказался. – Лейтенант, морщась, зажимал ладонью плечо, куда попал осколок.
– Санитары, быстро в санроту комбата! – крикнул Андрей и побежал в цепь. «Человек сто пятьдесят нас», – быстро прикинул он, оглядев ложбинку и поле, в котором залег батальон.
Гитлеровцы, не менее сотни, треща автоматами, быстро приближались, несмотря на глубокий снег.
Никакой проводной связи с ротами не было, и Александров лишь перебежками успел обойти участок обороны роты – метров триста-четыреста.
Первую атаку немцев они отбили довольно легко. Гитлеровцы отошли в овраг. Через полчаса они полезли снова, еще напористей. Отбили ее – через полчаса третья атака. И опять немцев поднялось не менее сотни.
Александров, переползая от одного бойца к другому, обходя убитых, успевал сказать кому слово, кому фразу, подбадривал, успевая и изредка стрелять по набегавшим фигуркам гитлеровцев.
В начале четвертой атаки он услышал с правого фланга: «Пулеметчика убило!» Перебравшись туда, Андрей быстро осмотрел пулемет – цел, лента есть. Второй номер был ранен, но помогать может. Немцы пристрелялись, пули стучали в двух шагах. Он быстро перенес пулемет левее за бугорок и открыл огонь.
Человек двадцать гитлеровцев, бежавшие на него метрах в двухстах, залегли от первой же длинной очереди. Еще очередь, еще – откатываются, но с десяток гитлеровцев не поднимутся больше никогда.
Кто-то из своих закричал с правого фланга, и Андрей, смахнув со лба пот, пригибаясь, потащил пулемет туда. Успел вовремя: пулеметчик на фланге был убит, против трех десятков немцев отстреливались из винтовок несколько наших бойцов.
Пулемет Александрова заработал сразу, лента шла хорошо. Гитлеровцы сначала залегли, отстреливаясь с места, а потом поодиночке начали отходить. Когда кончилась лента, Андрей огляделся по сторонам. Фигурки бойцов были видны везде, но кто из них жив – не поймешь. Впереди залегли группы гитлеровцев. Из оврага, где они укрылись, больше не стреляли. Тихо было и по сторонам.
Незаметно стемнело, поднялась поземка. С трудом разогнувшись, Андрей привстал из-за пулемета. Он ползком обошел участок обороны батальона. Из командиров рот остался один, мальчишка-лейтенант, из взводных – двое, такие же пацаны.
По ложбине ходили двое санитаров, отыскивая еще живых раненых.
Александров прикинул, что живых из всего батальона осталось не более сорока-пятидесяти человек. Он приказал пятерке бойцов сползать к убитым немцам и собрать их оружие, а сам пошел на НП батальона.
Двое связистов, только что вернувшихся с линии, проверяли слышимость.
– Связь есть? – устало спросил Александров.
– Есть, товарищ командир, – простуженным голосом ответил связист.
– Дай Первого.
– Кто там есть живой? – скоро услышал Андрей в трубке знакомый голос Фроленкова.
– Слушаю, товарищ Первый, Александров.
– Андрей? Ты разве живой? – радостно закричал Фроленков. – А мы с Михеевым уже по сто грамм выпили за твой упокой. Немедленно ко мне! Знаю, что комбат ранен. Оставь за себя ротного. Трофеи взял? Молодец, неси сюда…