— А, — неопределенно произнесла королева Энтолинера, — ты только сейчас начал понимать? Я давно об этом думаю. Прежде всего по той причине, что Храм и все его сторонники никогда не вызывали у Леннара, в первую очередь у Леннара, такого беспокойства. И таких поступков…
— А каких поступков следует ожидать от человека, который совсем недавно вырвался из гибельной ловушки-Первого Храма, захваченного этими бешеными сардонарами? — несколько сварливо отозвался Каллиера.
Энтолинера не ответила. Она протянула руку и схватила гроздь винограда. Королева любила фрукты и ела их даже тогда, когда вела важный разговор, требующий сосредоточения. Впрочем, в такие минуты она ела даже больше, чем обычно… Но это никак не отражалось на ее фигуре и цвете лица.
— И что ты хочешь от них всех, ждущих смерти и удивляющихся тому, что она, эта смерть, до сих пор не пришла?
Каллиера поднялся и медленно прошелся вдоль невысокого массивного парапета, утыканного, словно светлячками, маленькими фигурными огоньками. Блики ложились на гладко выбритое лицо беллонского альда, обрамленное длинными темными волосами. Сейчас эти волосы, за которыми не лишенный щегольства и склонности выставить себя напоказ Каллиера тщательно следил, находились в состоянии довольно неряшливом. Альд Каллиера яростно взъерошил волосы на макушке и бросил вокруг себя несколько быстрых взглядов, словно пытался таким образом сразу же схватить суть окружающей его ситуации. Понять, что же делать дальше. Что он увидел?..
…Высокую женщину у столика, красивую и царственную, в широком и длинном платье, затканном голубыми цветами, в неброской сетчатой накидке на плечах. В забранных волосах женщины изогнулся прихотливый гребень с шипами, а в больших серых глазах осела тревога. Пальцы, перевитые тонкими разноцветными нитями, обрывают виноград.
…Белые клинья света, выдавливающегося из узких, словно сощуренные глаза врага, окон так называемой «воздушной» резиденции правительницы. Здесь королева жила в то время, когда обитание в главном дворце (гигантской цитадели, представляющей собой хаотичное напластование построек всех размеров, архитектурных стилей и исторических эпох) представлялось невозможным. Дворец, это скопище зданий, смутно напоминающий альду Каллиере перевернутое вымя дойной коровы, торчал тут же, перед глазами, отделенный от «воздушного» дворца рекой, неряшливо разбитым парком и пятью кварталами.
…Обнесенный оградой двор у основания башенки, тесное пространство, заполненное вооруженной личной охраной Энтолинеры; неясный блеск стали, лимонные всплески света на нагрудниках, звездочки наголовных опознавательных фонарей и матовое мерцание ночных инфракрасных масок.
…Панораму города, открывающуюся отсюда, с Воздушного холма, со смотровой башенки, где любит отдыхать Энтолинера. Вечерний Ланкарнак, обычно замирающий к первым вечерним сумеркам и гасящий огни, сейчас был наполнен нездоровым, судорожным, сумеречным движением и светом. Горели смоляные факелы на контрфорсах крепости Гуррам, где размещается военный гарнизон столицы государства; подпрыгивали и широко разбрасывались — где горстью, где цепочкой, где целым огненным пятном — неверные фонари квартала Савон, торгового сердца города. Именно там кипели главные работы по переустройству городского хозяйства: по проекту, составленному и утвержденному Академией, возводились новые дома, жилые и цеховые. В самом центре квартала высилось почти законченное новое здание Торговой палаты, и на его центральной ротонде скрещивался свет двух мощных прожекторов, доставленных в город и налаженных Обращенными. Из квартала Савон неслись вой, скрежет и раскатистые металлические удары… Ну и, наконец, через весь город почти по прямой текла сплошная огненная река, кое-где она ответвлялась или создавала протоки… Река эта проходила через самый центр столицы: она пробивалась через кварталы Сомм и Го-Ногар, изобиловавшие когда-то шикарными особняками эрмов, местной знати; река разламывала надвое знаменитую площадь Гнева, и, наконец, она протекала там, где еще недавно, всего три месяца назад, высился ланкарнакский Храм Благолепия. Огненная река представляла собой всего-навсего вечернее и ночное освещение работ, ведущихся по всей линии разлома — там, где когда-то отошла аварийная платформа реактора. Разошедшиеся края провала разрушили и разорвали надвое дома, дворцы, кварталы, площади, парки, каналы. Реку и озеро. Храм. Теперь, когда аварийная платформа снова встала на свое место, «сомкнув бездну», — по всей линии разлома круглосуточно велись ремонтные работы, и сверху, с того места, откуда мог видеть все это альд Каллиера, казалось, будто в огненной реке всплывают пузыри, дыбятся косые барашки пены и поднимаются со дна неясные черные предметы.
— Да, — сказал альд Каллиера, — очень хотелось бы знать, клянусь Железной Свиньей, что будет дальше! Дальше, если вдруг Леннар решит уйти. Или уйдет без решения…
Энтолинера подняла голову. Блеснули ее глаза. Снизу, со двора, вместе с потоками душноватого предночного воздуха поднялись голоса воинов, тусклое бряцанье металла, неясный ропот, словно волна скатывалась с обрывистого берега.
— Что ты имеешь в виду, благородный альд? Что держишь в своих словах?
— Ничего потаенного. Ничего такого, что бы ты сама не знала. О чем не задумывалась бы. Леннар думает, что он обречен. Да и вообще его гнетет власть. Разве ты, та, что так долго провела во власти, сама этого не видишь?
Энтолинера вдруг припомнила слова предводителя Обращенных, которые тогда показались ей, молодой и задорно смотрящей на жизнь, мрачными и преисполненными какой-то внутренней и как будто и беспричинной обреченности. Она и сейчас была такой же молодой, хотя и подрастеряла задор и наивность… не так уж и беспричинны эти слова, сказанные, впрочем, не так уж и давно:
«Власть — это прежде всего одиночество, и одиночество на вершине ничуть не менее горько, чем одиночество на дне темного ущелья, — сказал Леннар. — Власть — это звериный капкан, попав в который одной ногой, тотчас же с наслаждением подставляешь в него и вторую. Власть, ну а тем паче всевластие — самосхлопывающаяся вакуумная ловушка, и энергия, которая оказывается закупоренной в этой ловушке, никуда не денется, так что рано или поздно происходит взрыв. Так что, девочка, кризис моей власти не за горами…»
В последний раз Энтолинеру называл девочкой отец, покойный король Арламдора Барлар VIII. А вот теперь — Леннар… Она взглянула тогда на него, и вдруг встал в горле неловкий шершавый ком. Она поймала себя на мысли, что ей… жаль его, что ли. Он устал, только это никто не может, да и не хочет заметить. Дескать, кто, если не он?..
— Хотела бы я посмотреть, что делал бы ты на его месте, Каллиера, — тихо сказала она. — С этим древним ядом в крови…
— Ну меня же не считают божеством!
Это прозвучало, кажется, вызывающе. Редко, редко альд Каллиера повышал голос. В последний раз делал он это в сражении при Каабу, что на уровне Кринну. Сардонары сошлись с Обращенными в весьма кровопролитной схватке… Сражение это славно тем, что впервые в ход были пущены гареггины Акила. Целые отряды. С полной боевой выкладкой.
Энтолинера бросила гроздь винограда в вазу и отозвалась словно бы нехотя, через силу: