— Мы все в смятении и горе, комиссар. Театр предназначен для радости и нежных чувств. В театре люди находят и должны находить покой, отдыхать от безумия повседневной жизни. А в наше время этого безумия прибавилось, вы так не считаете? Кто мог ожидать, что оно почти ворвется на сцену. Мы будто попали именно в «Паяцы», там Канио убивает Недду и Сильвио на сцене, а зрители не сразу понимают, правда ли это, или актеры играют. Никогда нельзя понять сразу, где заканчивается правда и начинается игра.
— Какие отношения были у вас с Вецци, маэстро? Мне сказали, что на генеральной репетиции вы с ним, скажем так, поспорили.
— Создавая Вецци, Бог развлекался, комиссар. Забавы ради дал огромный талант ничтожеству. На сцене Вецци был просто сказочным чудом. Такой голос, такая внешность! За сорок лет моей карьеры я никогда не видел ничего подобного. А я, поверьте мне, видел многих. У самого Карузо — великого Карузо! — диапазон уже и голос звучит не так уверенно, как у Вецци. И еще у него талант драматического актера. Невозможно поверить, что он притворяется. Иногда он был настолько лучше других певцов, что оркестранты ошибались при виде такой разницы. Скажем так, его мастерство лишало уверенности остальных собратьев-певцов, оркестрантов и даже дирижеров. Меня в том числе.
— Поэтому и произошел тот случай? Ссора в вечер репетиции?
— Вот именно, в вечер репетиции. Мы были готовы к работе уже почти два часа. Мы могли бы — и должны — репетировать «Сельскую честь». Но Вецци потребовал, чтобы мы начали с его оперы, он не хотел ждать. Не знаю, известно ли вам, комиссар, что на генеральной репетиции все происходит в точности так же, как на спектакле, то есть артисты исполняют свои роли в сценических костюмах. Вецци не хочет… не хотел… надевать костюм до выхода на сцену перед зрителями. Такова уж его навязчивая идея… была. Одно это уже сбивает с толку тех, кто должен петь вместе с ним — он кажется посторонним. В таких случаях он раньше уже грубо набрасывался то на Бартино — баритона, исполнявшего партию Тонио, то на Силоти — певицу-сопрано из Венгрии, которая пела Недду. А тут еще это опоздание… Мне нужно принимать лекарства в определенный час, а я был заперт в оркестровой яме вместе с моими музыкантами. И я очень, очень нервничал. Когда он пришел, даже не извинился, вообще ничего не сказал, такой спокойный, словно явился раньше срока. И тут я не выдержал. Но и тогда я не сказал ничего лишнего, он же по возрасту мне в сыновья годится. А он… он… стал орать на меня. Кричал, что я сумасшедший старик и неудачник…
На этом месте Пелози разволновался. Губы затряслись, челюсть задергалась. Дирижер пытался сдерживать слезы. Майоне стало неловко, он тихо кашлянул. А Ричарди смотрел на старика без всякого выражения, словно не видел всплеска чувств.
— А вы? — спросил комиссар. — Что чувствовали вы, когда он набросился на вас при всех, несмотря на вашу правоту?
— На жизненном пути каждого человека бывают развилки. Путь разделяется на две дороги — верную и неверную. Беда в том, что в этот момент человек не знает об этом. Думает, сможет вернуться назад, но назад дороги нет. Я свернул на свой ошибочный путь много лет назад — очень давно, и теперь каждый день чувствую свою ошибку. Я это знаю, другие тоже. Но музыка — моя жизнь, я не умею ничего другого. Поэтому стараюсь делать свое дело как можно лучше и не втягивать других в мои ошибки. Вецци — великий человек, и его присутствие здесь приносит… приносило пользу нам всем. Да, его оскорбления меня ранили. Я думаю, он гений, но очень эгоистичный и злой человек, этим пороком часто грешат гении. Но вы, должно быть, уже установили, что я весь вечер не покидал оркестровой ямы. Убийца, которого вы ищете, — не я.
Когда Пелози ушел, Майоне сказал:
— Чем больше я слышу, тем больше убеждаюсь, что этот Вецци был негодяем. Я задаю себе вопрос, комиссар, каково это, работать на человека, который вызывает у тебя отвращение. Вот вы, например, если говорить правду, не слишком общительный человек. Но мы знаем ваши мысли, по крайней мере, почти все. Во всяком случае, тех, кто находился на сцене, в том числе оркестрантов, можно исключить, они не могли его убить.
Ричарди, похоже, думал о чем-то своем.
— Давай вспомним, что нам известно, — за говорил он наконец. — Вецци умер оттого, что кто-то перерезал ему горло, или, во всяком случае, с острым осколком в сонной артерии. Мы обнаружили его сидящим в гримерной, лицом на столе. Все было в крови, кроме пальто, шарфа, шляпы и даже одной из диванных подушек. Окно открыто, дверь заперта. А мы знаем, певцы, особенно перед выходом на сцену, больше всего опасаются сквозняка. В гримерные не входил ни один незнакомый человек. Все, кто связан с Вецци и был рядом с ним и в хорошие и в плохие минуты, находились в зрительном зале, на глазах у всех, никто из них не покидал своих мест. Все его ненавидели, но никому не было выгодно причинить ему вред. Да уж, головоломка.
— Мне кажутся важными эти пальто, шарф и шляпа. Значит, по-вашему, кто-то вошел, закутавшись, а вышел через окно? А перед этим убил Вецци?
— Нет. Тогда одежда была бы испачкана. Кроме того, в гримерной есть маленький шкаф для одежды, а в нем — картонная коробка для шляп. Вецци был аккуратным человеком. Это видно по тому, как он обращался со своими вещами, как гримировался в одиночестве, по предметам туалета в ванной комнате. Кто-то вынул одежду из шкафа и оставил лежать на полу и диване. Но зачем? И как получилось, что весь диван в крови, кроме одной маленькой подушки? Нет, картина не складывается. Не хватает еще чего-то, и мы должны это найти.
Ричарди не сказал ему про слезы на щеках поющего паяца, слова, которые тот произносил, и вытянутую руку.
— Сделай одно дело, Майоне, сходи в гостиницу, где остановился Вецци, в какую, спросишь у этого Басси, его секретаря. Спроси там, помнит ли кто-нибудь, как Вецци был одет, когда уходил оттуда, возможно, случилось что-либо необычное, ходил ли он куда-нибудь раньше. Еще узнай, в котором часу он ушел в вечер генеральной репетиции, хочу понять, почему он опоздал. А я пока останусь здесь.
За дверью кабинета стоял управляющий театром, герцог Спинелли, и с ним директор сцены. Возбуждение не покидало герцога, он по-прежнему дергался, однако в поведении появилось и нечто новое — учтивость. Он слегка присмирел. Очевидно, понял, что его связей недостаточно, чтобы убрать дерзкого невежу-комиссара с пути расследования. Тем не менее говорил он торжественно и напыщенно.
— Добрый день, комиссар. Мне не хотелось беспокоить вас, пока вы были заняты опросом. Я в полном вашем распоряжении, и вместе со мной весь персонал театра. Нам сообщили о том, какое значение придается поимке гнусного убийцы, и мы намерены сотрудничать с вами.
Ричарди посмотрел на него холодно. Казалось, он видит, как герцог получает указания от своего начальства и, обиженный, выпячивает грудь, сохраняя хорошую мину при плохой игре.
— Не сомневаюсь в этом, герцог. Ничуть не сомневаюсь. Я хотел бы получить полный календарный график спектаклей за последнее время, скажем с начала подготовки этих опер к постановке и до сегодняшнего дня. Я также хочу знать, в какие дни Вецци присутствовал в театре. А вы, господин директор, скажите мне, через какой вход быстрей всего можно попасть в гримерные?