Ничего не говоря, она отрицательно покачала головой. Она смотрела на меня своим ничего не выражающим взглядом так, словно глаза ее были двумя темными зеркалами, которые просто отражали реальность, не понимая ее, а может быть, даже и не видя, и я чувствовал, как растет моя неловкость: было очевидно, что она не собирается уходить и ждет от меня, если можно так выразиться, второй части программы. В поисках общей темы я, естественно, вернулся к Балестриери:
— Вы давно познакомились с Балестриери?
— Два года назад.
— Так сколько же вам лет?
— Семнадцать.
— Расскажите, как вы с ним познакомились.
— Зачем?
— Просто так. — Я подумал немного и добавил совершенно искренне: — Мне интересно.
Она медленно сказала:
— Я познакомилась с Балестриери два года назад. У одной моей подруги.
— А кто она, ваша подруга?
— Одна девушка, ее зовут Элиза.
— А сколько лет Элизе?
— Она на два года старше меня.
— Что делал Балестриери в доме Элизы?
— Давал ей уроки рисования, как и мне.
— А какая она, Элиза?
— Блондинка, — сказала она, не вдаваясь в подробности.
Мне показалось, что я припоминаю одну из девушек, которую часто видел в нашем дворе, и сказал:
— Блондинка с голубыми глазами, длинной шеей, овальным лицом и пухлыми, плотно сжатыми губами?
— Да, это она. Вы ее знаете?
— Да нет, я просто несколько раз видел ее у Балестриери до того, как к нему стали ходить вы. Элиза брала уроки дома или у него в студии?
— И дома, и в студии, как придется.
— Вы не сказали, что произошло в тот день, когда вы встретили Балестриери в доме Элизы.
— Ничего не произошло.
— Хорошо, ничего не произошло. Но в конце-то концов Балестриери стал давать уроки рисования и вам тоже? Как это получилось?
На этот раз она только посмотрела на меня и ничего не сказала. Но я был настойчив:
— Вы слышали, что я сказал?
В конце концов она решилась заговорить. Она спросила:
— А зачем вам это знать?
— Предположим, вы меня интересуете, — сказал я, ясно сознавая, что не то чтобы лгу, но говорю неправду того рода, которая в тот момент, когда я облекаю ее в слова, становится правдой.
Она посмотрела прямо перед собой, как школьница, которая приготовилась отвечать урок строгому учителю, и сказала:
— Потом я еще раз встретила Балестриери у Элизы: мы дружили, и я часто у нее бывала. И однажды я попросила его давать уроки и мне, а он сказал, что не может.
Подумать только, я считал, что Балестриери бегает за всеми женщинами, которые попадаются ему на пути, а он, оказывается, вон как — отверг предлог, который подсказала ему сама девушка. Я спросил:
— И почему, вы думаете, Балестриери вам отказал?
— Не знаю, просто не хотел.
— Может быть, он был влюблен в Элизу?
— Не думаю.
— Но тогда почему он не захотел?
Она объяснила:
— Сначала я подумала, что это Элиза его отговорила, потом поняла, что она об этом даже не знает. Он просто не хотел, и все. Я подумала: может, ему не нравится, что я буду приходить к нему в студию, и сказала, что он может давать мне уроки у меня дома. Но он все равно отказался. Видно, ему не хотелось.
— Но вам-то зачем так нужны были эти уроки?
Она замялась и покраснела — ее бледное лицо вдруг пошло пятнами.
— Я влюбилась в него, — сказала она, — вернее, мне показалось, что влюбилась.
— И почему же он этим не воспользовался?
— Не знаю.
Она снова замялась, потом, словно перестав вдруг меня стесняться, заговорила гораздо свободнее, чем раньше, хотя и оставалась по-прежнему точной и немногословной.
— Все дело в том, что я ему не нравилась. Два или три месяца он даже старался избегать встречи со мной, и я очень от этого страдала. Я ведь действительно была влюблена. И тогда я пошла на хитрость.
— На хитрость?
— Да. Как-то раз я пригласила Элизу позавтракать со мной и выбрала тот час, когда, я знала, она должна была идти к Балестриери. Я сказала ей, что он звонил и просил в этот день не приходить, потому что был занят, а сама пошла к нему.
— И как Балестриери отнесся к вашей проделке?
— Сначала хотел меня выгнать. Потом стал любезнее.
— И вы прямо в этот день занялись любовью?
Она снова покраснела, как и раньше, пятнами, и молча кивнула.
— Ну а Элиза?
— Элиза так и не узнала, что в тот день я пошла к Балестриери вместо нее. А некоторое время спустя они разошлись.
— Вы по-прежнему с ней дружите?
— Нет, мы даже не встречаемся.
Возникла пауза. Я понимал, что устраиваю ей почти полицейский допрос, которому она, впрочем, охотно подчинялась, и спросил себя, что же я на самом-то деле хочу выяснить? Ведь ясно же, что меня интересовали не сами факты, а то, что за ними стояло, их сущность, их первопричина. В чем они состояли? И я резко спросил:
— А почему вы влюбились в Балестриери?
— То есть как это почему?
— Я имею в виду — почему именно в Балестриери, старика, который годился в отцы вашему отцу?
— Какие могут быть причины, когда влюбляешься? Влюбляешься, и все.
— Ну, положим, причины есть всегда и на все.
Она взглянула на меня, и, странная вещь, мне показалось, что сейчас она сидит ко мне гораздо ближе, чем раньше. Или то была оптическая иллюзия, возникшая оттого, что в результате допроса она стала мне ближе и понятней? Наконец она сказала почти шепотом, наклонившись вперед и пристально на меня глядя:
— Я испытывала к нему сильное влечение.
— Влечение какого рода?
Она ничего не сказала, только посмотрела на меня. Но я настаивал:
— Так какого рода?
— Ну, если хотите, пожалуйста, я могу сказать. Балестриери был чем-то похож на моего отца, а я, когда была маленькая, испытывала к отцу настоящую страсть.
— Страсть?
— Да, он даже снился мне по ночам.
— Итак, вы влюбились в Балестриери, потому что он был чем-то похож на вашего отца?
— Да, и потому тоже.
Снова наступила пауза, потом я спросил:
— А почему, вы думаете, Балестриери поначалу не хотел о вас и слышать?