Она буквально перевернула диван, осмотрела подушки и сиденья подробнейшим образом, но пятен крови не было. Пятен крови не было, потому что их не было там никогда.

Рептилия не была ее голодным пламенем. Рептилия – ложное, воображаемое либидо.

Она снова рассмеялась и села на диван.

Все, начиная с того момента, как она встретила Самуэля на Медборгарплатсен, и кончая моментом, когда она сидела здесь, выйдя из душа, сходилось. Но она не била юношу молотком.

Единственное, что она сделала, – выдворила его из дома, когда он вздумал лапать ее.

Вот так просто.

То, что потом кто-то выплеснул ему в лицо ведро соляной кислоты и повесил на потолке, не имеет к ней отношения. Расследовать его убийство – задача полиции. Не ее.

В последний раз она видела Самуэля, когда выпроваживала его на улицу. Теперь она была в этом уверена.

Она вернулась на кухню и открыла холодильник. Грязная волосатая свекла, несколько яиц. Она взяла два и какое-то время катала их на ладони. Две неоплодотворенные женские половые клетки, от которых холодно руке.

Она закрыла холодильник, открыла шкафчик над раковиной, достала алюминиевую миску и разбила яйца. Стакан сахара, четыре столовые ложки какао, две чайные ложки ванильного сахара, сто граммов масла, полстакана муки и пол чайной ложки соли.

Перемешала вилкой и принялась есть.

Рептилия – холоднокровное животное, она наслаждается тем, что она живое существо. Греется на солнце на прибрежном песке или на камне где-нибудь на летнем лугу. Не подвергает сомнению свое существование, не требует у Господа ответа на вопрос, зачем она живет, и наслаждается, когда ее кровь переносит остатки съеденных полевых мышей. Она помнила, как, словно ящерка, совала голову отцу подмышку, запах его пота давал ей чувство безопасности, и там, в подмышке, она ощущала, каково это – быть животным, без самокопания насчет чувств и поступков.

Это было единственное ее воспоминание о чувстве безопасности рядом с отцом. Несмотря на то что он сотворил с ней потом, это воспоминание было бесценно.

Вместе с тем она знала, что у нее никогда не будет шанса удовлетворить потребности своей дочери. Мадлен совсем не помнит ее, никаких воспоминаний о своей матери.

Она не знает, что такое безопасность.

Мадлен должна ненавидеть меня, подумала она.

Патологоанатомическое отделение

“Спасибо за вечер. Ты просто потрясающая. Обнимаю, София”. И ниже – номер врача из Русенлунда.

Записка лежала на ночном столике. Жанетт ощутила укол разочарования. Когда она, проснувшись, обнаружила, что постель опустела, она понадеялась, что София в душе, а еще лучше – на кухне, готовит завтрак. София не говорила ничего, что объясняло бы ее поспешный отъезд. Но Жанетт все равно улыбалась, складывая записку и пряча ее в тумбочку. “Все равно она считает, что я потрясающая”, – улыбнулась она сама себе.

Одеяло соскользнуло к пяткам. Жанетт легла на спину, потянулась и оглядела себя, обнаженную. Ее тело как будто рухнуло в постель с высоты, а потом его полили водой из шланга. София выделяла столько тепла, что оно передалось Жанетт, и она все еще потела, хотя Софии уже не было рядом.

Наскоро приняв душ, Жанетт прошла на кухню, залитую светом бледного осеннего солнца. Бабье лето, кажется, еще не кончилось, термометр за кухонным окном показывал плюс пятнадцать, хотя было всего полдевятого утра. Жанетт подумала, что и сегодня день будет приятный.

Приятным он не был, зато оказался невероятно длинным.

В начале десятого Жанетт вышла из такси возле патологоанатомического отделения в Сольне.

У входа ее ждал Иво Андрич с двумя двойными эспрессо в руках.

Он просто ангел, подумала Жанетт, так как вследствие телефонного звонка Биллинга ее утренний кофе не состоялся.

– Давай войдем, – пригласил Андрич. – Если хочешь есть, то в секционной лежит пара бутербродов. Бри и салями.

– Спасибо, но… нет, спасибо. У меня пока нет аппетита. – Она сделала несколько больших глотков горячего кофе.

– Ты говорила с Хуртигом? Может, он тоже хочет посмотреть?

Нет, честно говоря, она не успела. Но, с другой стороны, сорок пять минут назад она еще спала. Помотав головой, Жанетт набрала номер.

Мумифицированный труп мальчика, предположительно лет десяти-двенадцати, нашла плавающим в черном пластиковом мешке в Норра-Хаммарбюхамнен пьяная тетка, возвращавшаяся среди ночи домой. Этот мальчик явно напоминал мальчика с Турильдсплан.

Каракул, подумала Жанетт, слушая гудки.

Тогда бы одно к одному. Жанетт не была суеверной. Но она не могла отделаться от мысли, что разговор с Иваном Ловинским оказался удивительно своевременным.

Хуртиг ответил, и Жанетт рассказала, что случилось. Естественно, он захотел непременно приехать, но у Жанетт была идея получше. Она пересказала ему то, что узнала ночью об Аннет Лундстрём, переслала ему полученный от Софии телефон врача из Русенлундской больницы и попросила попробовать встретиться с Аннет.

– Если получится, поезжай прямо сегодня, – заключила она. – Узнай, может ли Аннет рассказать больше о приемных детях Вигго, и спроси врача, как нам действовать чисто технически, чтобы провести допрос в полицейском участке поскорее и по возможности без проблем.

Когда она выключила телефон, патологоанатом положил руку ей на плечо. Он тоже выглядел так, словно его только что разбудили, с той лишь разницей, что он работал с пяти утра, тогда как Жанетт в этот час еще спала сладким сном, а ее тело трудилось над тем, чтобы сжечь выпитое накануне вечером.

– Спасибо за Мальмё, – сказал он с печальной улыбкой. Жанетт кивнула в ответ, не особо задумываясь, за что он, собственно, благодарит. Она уже сосредоточилась на том, что ждало ее в секционной.

Иво отпер дверь, и они вошли. На столе из нержавеющей стали лежало что-то, накрытое пластиковым покрывалом, а на рабочем столе у стены – множество фотографий. Жанетт заметила, что на фотографиях – их первая жертва, Иткул Сумбаев, мумифицированный мальчик, обнаруженный на Турильдсплан.

– Итак, что ты выяснил? – спросила Жанетт, когда Иво снял покрывало с трупа. Ее охватило инстинктивное отвращение. Рот открыт, кожа рыхлая от воды – можно подумать, тело начало разлагаться сразу, как только смерть прервала его движение.

– Травмы почти идентичны тем, что были у жертвы с Турильдсплан. Следы порки плетью и другого жестокого насилия. Множество беспорядочных уколов иглой по всему телу. Кастрирован.

Мальчик лежал на спине, с поднятыми и скрюченными перед лицом руками, лицо повернуто в сторону. Жанетт показалось, что это выглядит как стоп-кадр смерти, словно последним действием мальчика была попытка защититься от чего-то.

– Предполагаю, что в теле обнаружатся следы ксилокаин-адреналина, – продолжил Андрич, и Жанетт тут же перенеслась на несколько месяцев назад. – Пробы отправлены утренней почтой в судебную лабораторию. И ты видишь, что ноги связаны серебристым скотчем. Как и в прошлый раз.