Book.

― Мы пройдем по линии метрополитена до станции Дуомо, а уже оттуда направимся к центральному вокзалу, — сказал Серджио Крисмани своим союзникам на совещании накануне вечером. — Я боюсь радиации больше, чем любого врага. Мы хорошо вооружены, но не против этой опасности.

При этих словах люди из Города утвердительно закивали. Серджио, военачальник города Железных врат, подробно описал препятствия, ждавшие их на пути к крепости Сынов Гнева. Подробностей у него и у его помощников оказалось предостаточно. Парадоксальным образом создавалось впечатление, что для них главной проблемой было добраться до цели живыми и здоровыми. Как будто все остальное — сражение и то, что должно было произойти вслед за ним, — было всего лишь мелочью, чистой формальностью, с которой они справятся без особых проблем.

― А почему мы должны идти через Дуомо? — спросил Вагант.

― Потому что это самый верный путь.

― Как это? Это же должна быть самая многолюдная зона города. Сплошная неизвестность. Где больше людей, там выше опасность.

― Больше людей? Когда-то. Теперь уже нет. Радиация сильно поразила этот район. То немногое, что продолжает там жить, живет под землей.

Дозиметр подтверждал его слова.

Чем ближе они подходили к центру города, тем губительней становилась окружающая среда и тем более пустынными и разрушенными — станции метрополитена. Объяснялось это очень просто — в центре города не было ничего полезного: куча деловых центров и бутиков, но очень мало еды и ни одного молла наподобие торгового центра Бонола. Центр зависел от окраин: когда цивилизация пала, он быстро вымер, в то время как периферийным общинам удалось выжить. Раньше, до катастрофы, чем ближе ты подъезжал к центру, тем просторней и чище становились станции. Теперь все было ровно наоборот. По мере того, как они продвигались — с трудом, шаг за шагом — к сердцу Милана, станции становились все более убогими и темными. Груды обломков и грязь делали их похожими на пещеры, в которые никогда не ступала нога человека. И только трупы — много, чудовищно много незахороненных трупов — напоминали о том, что когда-то эти туннели были пульсирующими артериями и венами большого города. Большая часть останков превратилась в кости, обернутые пыльным тряпьем. Но самыми страшными были не эти. Настоящий ужас вызывали мумифицированные тела, встречавшиеся на самых хорошо защищенных от внешнего мира станциях. В свете фонариков они появлялись из темноты, из ниоткуда, словно выныривали прямиком из преисподней. В памяти Ваганта навсегда запечатлелся образ одной семьи: мужчина, женщина и трое детей, сгрудившихся на полу в углу станции Лотто. Они обнимали друг друга, словно ища защиты в этих объятиях. Как могли они защитить друг друга, Бог знает. Вагант заметил, что Дэниэлс осенил их тела крестным знамением.

Почему именно их из сотен увиденных ими трупов? И из сотен растоптанных ими трупов, судя по чудовищному треску под сапогами, когда солдаты шли по тоннелям и переходам? Вероятно, ответ заключался в идеальной сохранности тел. Казалось, они просто заснули. И только с близкого расстояния становились заметны провалившиеся и почерневшие глазницы и стянувшаяся, облезшая кожа у рта, обнажившая зубы.

Дэниэлс по-прежнему оставался для Ваганта загадкой. Его исцеление от слепоты было потрясающим, как и то, что он смог так долго выживать на поверхности, — если, конечно, ему можно было доверять. А Вагант все более убеждался в том, что доверять можно. Этот человек был сильным союзником. Если, конечно, это был человек. Как ни старался Вагант отвлечься и не думать о тайне Джона Дэниэлса, она была из тех, что лишают сна. В присутствии священника трудно было не только действовать, но даже рассуждать нормально. Самым загадочным для молодого начальника разведки было то, что периодически фигура священника начинала двоиться, и на нее накладывался другой, бестелесный, но все же не похожий на привидение, образ молодой, очень красивой женщины. Как в тот момент, когда Джон говорил с Самуэлем — раввином и предводителем города Железных врат. Казалось, что девушка-призрак слушает раввина так же внимательно, как и священник.

― Ты спросил меня, что такое Цимцум, — сказал раввин. — Не так-то просто объяснить это. Чтобы хоть как-то подойти к этому понятию, можно сказать, что это способ, которым Бог присутствует в мире, одновременно отсутствуя в нем. Буквально это слово означает сокращение. Для каббалистов Цимцум — это порождающее миры сокращение божественной энергии. Похоже на то, как трансформатор снижает напряжение тока, пока оно не становится достаточно слабым, чтобы с электричеством могла справиться лампочка. Таким же образом божественная энергия, видимо, сократилась для того, чтобы с ней могли справиться созданные Богом миры. Однажды один раввин привел такое сравнение: действие Цимцума сходно со снижением уровня усиления в стереосистеме. Если репродукторы в колонках качественные, при убавлении громкости сигнал не теряется: снижается только количественная характеристика воспринимаемого человеческим ухом звука. Точно так же, чем сильнее действие Цимцума, тем меньше мир будет сознавать божественную энергию, которая создала и поддерживает его.

― Я привел тебе пример, а на самом деле я не знаю, насколько он ясен. Я никогда не видел стереосистему. Я знаю, что это такое, но у меня ее никогда не было.

― Нет-нет, пример как раз очень ясный.

Молодой раввин удовлетворенно кивнул.

― Каббалистам известно множество Цимцумов, которые порождают бесчисленные миры. По их мнению, наш мир — последний из миров, поскольку уровень Цимцума в нем так высок, что божественная энергия практически недоступна для восприятия. Будь он еще хоть немного выше, мир вообще не смог бы существовать. Поскольку существование требует хотя бы минимальной связи с первоисточником всего, с Создателем. Есть и другой тип Цимцума, описание которого дал великий рабби Ицхак Лурия, назвавший его Ари [16] . Думаю, это именно то, о чем ты спрашиваешь. Это первоначальный Цимцум, отличающийся от остальных. Ари, как иррациональное число Пи, преобразует бесконечный круг в доступную для измерения линию. Представь себе предшествовавшее созданию первоначальное состояние бесконечного света, в котором ничто не может существовать. Прежде чем сотворить миры, Бог полностью устраняет свою энергию и создает тотальную пустоту. Только после этого из окружающего вакуум света Бог вытягивает тонкую линию, которая поддается измерению, и при помощи этой линии создает бесконечный ряд миров. Это и есть Цимцум, который рабби Лурия называет Ари.

Лицо Самуэля засияло.

― Этот Цимцум Ари — способ, при помощи которого Бог создает пространство, в котором может существовать наш мир и мы в нем. Для этого он и скрывает свой свет: чтобы мы, его создания, имели свободу выбора. Но и даже скрытый, он по-прежнему присутствует; более того, его отсутствие в некотором смысле делает его присутствие более интенсивным. Я понимаю, что это звучит парадоксально. Но наше ограниченное человеческое сознание не может полностью проникнуть в замысел Творца. Быть может, единственный способ вместить Цимцум в ограниченное сознание человека — это притча. Точнее, даже притча о притче...