– Вот именно. Но скажу тебе так. Когда я ее на почте увидел, сразу понял – это моя судьба. И не в том дело, что красавица, языки знает, дело, дорогуша, совсем в другом…
Он помолчал, потом продолжил:
– Ведь она одной с тобой породы – деликатная. Но в ней это вызывает у меня нежность, благоговение, извини за такие высокие слова. Ты мужчина и должен быть в этом мире бульдогом с мертвой хваткой. А она женщина, она бульдогом быть не может. Вот Ульяна твоя…
– Возьми ее себе.
– Не важно чья. Ульяна – бульдог. А Лена – женщина, я ее защищать хочу, оберегать от этого хамского мира. Я когда услышал, что она шпалы таскает, хотел пойти туда и перебить всех этих директоров и прорабов – сами, сволочи, таскайте, вот какое состояние у меня было. Одного не могу себе простить: почему две недели назад, как только получил письмо из Москвы, сразу не увез ее. Оробел, дорогуша. Такая женщина! Как подойти? Как сказать? Как предложить? А узнал про Каневского, сразу решил: надо выручать, спасти во что бы то ни стало. Любит не любит, не имеет значения, главное – увезти отсюда… А теперь, слышал? «Вы мне близкий человек». А?! «С вами я была бы счастлива». Как, дорогуша?! Тебе кто-нибудь говорил такие слова? Мне нет, никогда!
– Лена замечательная, – сказал Саша, – я много лет ее знаю. Я рад за тебя и рад за нее. А теперь давай спать ложиться. Привыкли с тобой дрыхнуть до полудня, а завтра рано вставать…
В девять часов они были готовы, но Лена запаздывала. Глеб подходил к окну, смотрел, не идет ли, метался по комнате.
– Что-нибудь задержало, – успокаивал его Саша, – сейчас придет.
Время подошло к десяти, потом к одиннадцати… Поезд через час…
– Может быть, она прямо на вокзал поехала? – предположил Глеб.
– Такой глупости она не сделает, скорее всего отменили выходной.
В двенадцать часов они поехали к Лене.
На завалинке, опираясь на палку, сидела та старуха, что разговаривала с ними в прошлый раз. Увидев Сашу и Глеба, тихо сказала:
– Идите, идите, ребята, нету Лены.
– Когда ее забрали?
– Вчера, идите, идите.
Они не двигались с места.
Старуха поманила Глеба пальцем.
– Сынок, а какой она нации?
– Русская она.
– А веры-то какой? Православной или еще какой?
– Православной.
– Дай ей Бог, – прошептала старуха.
В вестибюле здания НКВД на улице Егора Сазонова они заполнили анкету: Будягина Елена Ивановна, 1911 года рождения, адрес – поселок Нефтегаз, кто запрашивает – Дубинин Глеб Васильевич, степень родства…
– Напиши – жених, – посоветовал Саша.
– Нет, напишу – двоюродный брат, так вернее.
– Не лезь в родственники к Будягину, понял? Пиши – жених!
– Женихом может назваться всякий, пошлют к едрене фене. А родственнику? Пусть попробуют не выдать справку!
– Только не задирайся. Без эксцессов!
– Сам знаю, дорогуша! Главное, ты не суйся, всю музыку испортишь.
Он подошел к окошку, постучал, сдал анкету.
– Ждите!
Ждали они долго, хотя народу в вестибюле было немного. Выходили по очереди на улицу покурить, Саша купил на углу в газетном киоске «Правду», проглядел: победы Гитлера в Европе, нерушимая дружба с Германией, убийство Троцкого, совершенное «одним из его ближайших людей и последователей… Его убили его же сторонники, с ним покончили террористы, которых он же учил убийству из-за угла, предательству и злодеяниям».
Сами, конечно, и убили! Всех считают идиотами.
Глеб ходил взад и вперед по приемной, нетерпеливо поглядывая на окошко.
– Дубинин!
Глеб подошел. Саша встал сбоку.
– Паспорт!
Саша схватил его за руку – не давай!
– Зачем вам мой паспорт?
– Справки выдаются при предъявлении документа, удостоверяющего личность.
Глеб вынул паспорт, оттолкнул Сашу, протянул.
Окошко захлопнулось.
Они отошли в сторону.
– Зачем ты им отдал паспорт?! Сказал бы – нет с собой. Сейчас ухватятся – нашли в Уфе родственника Будягина. Давай мотать отсюда, пока не поздно! Добудешь в Калинине новый паспорт.
Он потянул Глеба к выходу, но тот опять оттолкнул его.
– Положил я на них с прибором! И пока не узнаю, где Лена, отсюда не уйду.
Переубедить его было невозможно. Глеб, всегда такой осторожный, теперь шел напролом.
Рядом с окошком открылась дверь, в ней возник толстый приземистый энкаведешник в очках. Поднял к глазам бумагу:
– Дубинин!
– Я Дубинин.
Энкаведешник внимательно посмотрел на него, открыл дверь пошире и, придерживая ее рукой, сказал:
– Пройдемте!
– Зачем?
– Там вам скажут зачем, пройдемте!
Глеб приблизил к нему искаженное гневом лицо.
– А почему там, почему не здесь?
Энкаведешник отступил на полшага, снова поднял к очкам бумагу.
– Вы наводите справку о… Будягиной Елене Ивановне?
– Да, я.
– Вот вам там и дадут справку.
Саша подошел к ним:
– Глеб, на работу опаздываем.
Энкаведешник воззрился на него:
– А вы кто?
– Товарищ. Шли на работу, попросил зайти с ним сюда. Вот зашли.
– И идите. Товарищ вас догонит. Пройдемте, гражданин Дубинин.
– Глеб! – Саша схватил его за рукав.
Энкаведешник грубо оттолкнул его плечом и, войдя вслед за Глебом, захлопнул дверь.
Ненависть, отчаяние, сознание собственного бессилия душили Сашу. Кричать, протестовать? Выскочит дюжина амбалов с квадратными мордами, скрутят, изобьют, утащат в камеру, а оттуда путь известен. Власть в стране захватила банда уголовников, как с ней бороться?! Идти на верную смерть? Никому ничего его гибель не даст, никто о нем даже не узнает.
Саша вышел на улицу, остановил машину, назвал адрес Семена Григорьевича. У него с Глебом давние отношения, к тому же Семен вел занятия в клубе НКВД, какие-то связи наверняка возникли, может, нажмет на нужные кнопки, выручит Глеба?
Семен Григорьевич выслушал Сашин рассказ, обещал что-нибудь узнать. А к концу дня сообщил, что ничего узнать не удалось, и, глядя мимо Саши, своим красивым, актерским голосом добавил:
– Ваши две группы, Сашенька, закончу я сам, а вы сегодня можете получить у Нонны расчет за отработанные часы.